Макс Штирман выдул из своей жвачки классный, просто для "Книги рекордов Гиннесса", пузырь и спросил:
-- Мы можем подумать?
-- А как же! -- охотно отозвался Блюмберг. -- Кто же такие решения принимает с бухты-барахты?! Думайте, ребята, думайте! У вас есть примерно по две с половиной минуты.
Пузырь на губах Макса от изумления лопнул.
-- А если мы скажем: "нет"? -- спросил он.
-- Или попросим на раздумья сутки? -- добавил Николо на своем берлинском диалекте.
Блюмберг посмотрел на часы.
-- У вас осталось по две минуты. Или я услышу "да", или вы меня больше никогда не увидите. У вас в жизни будет много увлекательных предложений. Но вы всегда будете помнить о моем. Не хотелось бы вас шантажировать, но это не очень хорошая перспектива. Потому что в жизни что самое противное? Упущенные возможности.
Уже первые опыты показали, что Блюмберг не переоценивал свою голову. Как и головы своих компаньонов -- а они действительно с самого первого дня стали не сотрудниками, а компаньонами. В отличие от консалтинговых фирм, которые, в сущности, торговали прогнозами, он сам вмешивался в дела или вел биржевую игру через третьих лиц. И не было случая, чтобы он оказался в проигрыше. У него был поразительный, крысиный нюх на запах рынка. У Николо и Макса иногда возникало ощущение, что шефу и не нужно просматривать материалы, собранные в Интернете и распечатанные для него во время круглосуточных дежурств у компьютеров. Он просто кладет руку на папку, а потом извлекает из груды бумаг нужную -- самую важную.
При этом характер Аарона Блюмберга был вздорным до невозможности, любая мелочь могла привести его в неописуемую ярость. Правда, у него хватало ума и такта позже извиняться за свои вспышки, но на первых порах это вносило в отношения компаньонов немалую нервозность.
Однако по мере того как росли банковские счета Макса и Николо, они все меньше внимания обращали на сумасбродства шефа. У него на плечах была голова. А остальное неважно. Молодое поколение выбирает не эмоции, нет.
Оно выбирает мозги.
Коммерческий аналитический центр Аарона Блюмберга не имел ни приемной, ни парадного входа. Почта поступала на абонентский ящик, городской телефон был известен лишь чрезвычайно узкому кругу деловых знакомых Блюмберга, были засекречены и личные телефоны -- как самого Блюмберга, так и
его компаньонов.
Подняться в офис можно было только из подземного гаража, причем лифт был единственный, а ключи от него были лишь у самого Аарона, Макса и Николо. А ключи от квартиры Блюмберга -- вообще лишь у него. Только перед уборкой он оставлял их фрау Гугельхейм и затем тотчас же забирал. Так что, если вверху хлопала дверь лифта, можно было без труда понять, что появился кто-то из своих.
В этот день, 4 мая 1992 года, дежуривший у компьютера Макс, выйдя подышать свежим воздухом и полюбоваться веселящими глаз древними зелеными крышами старого Гамбурга, увидел сверху, как во двор вкатывает канареечного
цвета "ситроен" Блюмберга выпуска девятьсот лохматого года.
Поскольку сам Макс ездил на новеньком "порше", а Николо недавно купил себе "альфа-ромео", несоответствие машин хозяина агентства и его сотрудников невольно бросалось в глаза. Но Блюмберг нашел объяснение, которое, в общем-то, всех устроило:
-- А на кой мне, мать-перемать (это у него были такие придаточные слова, не имеющие никакого смысла ни в русском, ни в немецком языке), ваш сраный "порше"? Трястись над ним? А над этой тачкой я могу не трястись.
Он и не трясся. Даже с высоты мансардного этажа было видно, что "ситроен" ободран со всех сторон, откуда только можно. Не потому что Блюмберг не умел ездить, просто ему неинтересно было следить за такими мелочами, как расстояние от его машины до мусорного бака или асфальтового катка. Ездить же он умел. Однажды после случайной драки с водителями-дальнобойщиками Блюмберг так провел огромный "вольво"-рефрижератор по глинистому откосу, что потом местная полиция все выпытывала у него, не выступал ли он на евроазиатских или других ралли.
Но сегодня шеф, похоже, был настроен вполне благодушно. Он всего-навсего рассыпал в стороны черные пластиковые мешки с мусором на подъезде к дому и вкатил в
подземный гараж, лишь слегка ободрав дверцу. А еще через десять минут Макс услышал гул лифта и хлопанье дверей -- сначала лифтовой, а потом мансардной.
Пауза. Сейчас должна упасть вешалка. Из тех старинных, с чугунной основой и облицовкой из старого дуба.
Ага, упала. И, кажется, не слишком удачно. Удачно -- это когда она била рогом по голове. А неудачно -- когда чугунной станиной по колену или по голени.
Н-да, неудачно.
Минут десять шеф обнаруживал свое присутствие лишь возгласами типа "мать-перемать", потом начал появляться сам. Частями. Сначала в дверном проеме показалась плешивая голова хорошо и с разных сторон повидавшего жизнь человека. Потом показались плечи в сером твидовом пиджаке с клетчатым шарфом. Потом появилось ушибленное колено Блюмберга, которое он волочил за собой, как раненый солдат ногу. Затем появилось здоровое колено Блюмберга, а с ним и
весь шеф в виде несколько помятом и скукоженном от боли в колене, но вполне нормальном. Вполне. Бывало и хуже.
В итогу всех передвижений Блюмберг с ногами забрался в старинное кресло-качалку, которое невозможно было выбросить по причине его необыкновенной тяжести и прочности, немного покачался и сказал, предварив
немецкую фразу некоторым количеством вводных слов типа "мать-перемать":
-- Что у нас, мать-перемать, происходит в Тампельсдорфе?
Макс удивился. В Тампельсдорфе, мать-перемать, не происходило ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114