Первые три дня Профессор добросовестно, от звонка до звонка, просидел в конференц-зале "Президент-отеля", внимательно слушая выступавших и делая пометки в узком черном блокноте, но после первого же перерыва на четвертый день, когда трибуна Балтийского клуба стала напоминать лестничную площадку, на которой выясняли отношения соседи-прибалты, он не вернулся в зал заседаний. Выйдя на улицу, сел в микроавтобус российского консульства и что-то приказал водителю. Появившийся вслед за ним Блюмберг небрежным
жестом подозвал Макса, все эти дни исправно служившего ему личным водителем, бросил перчатки в цилиндр, а цилиндр на заднее сиденье и приказал:
-- За ним. На хвост не садись, я знаю, куда они едут.
-- Куда? -- спросил Макс.
-- Сегодня день, когда исполняются мечты, -- подумав, ответил Блюмберг.
-- Мать-перемать! -- вырвалось у Макса. -- Шеф, вы когда-нибудь отвечаете прямо на тот вопрос, который вам задают?
-- А о чем ты спросил?
-- Куда они едут. Этот вот хрен мамин в задрипанном "мицубиси" с двумя охранниками. Куда они едут? Вот и все, что я спросил!
-- А! -- словно бы с легким разочарованием протянул Блюмберг. -- И столько волнений из-за такой ерунды. В Кельнский собор!..
Как и всегда в начале сезона, когда еще действуют льготные цены на чартерные авиарейсы и "зеленые", пониженные тарифы в многочисленных городских и пригородных полупансионах, древний Кельн был под завязку набит
туристскими автобусами едва ли не всех фирм Европы и Ближнего Востока. Только на площади перед Домским собором, рыбьей костью торчавшим в свежем майском небе, базарно-праздничная суета словно бы стихала. Здесь тоже было
очень много автобусов со звездами на бортах, обозначающими количество предоставляемых компанией услуг (одна -- туалет, две -- туалет и бар, три --туалет, бар, душ), но они как бы рассасывались, принижались и рассеивались,
становились незаметными в сени серой стремительной готики собора (147 метров в высоту, сообщали почтительно гиды, а туристы почтительно записывали), точно бы подчиняющей себе окружающее пространство, уравнивающей с собой, каждому предмету указывающей его истинные размеры и место.
Истинные размеры ближнего моста через Рейн и торговых "хаусов" соседней Шпиллерштрассе были ничтожны, разноцветных и разномастных туристских автобусов попросту не существовало, мерой Домского собора были только человек и Бог. При этом меру своей ничтожности определял сам человек. Бог Кельнского собора был милостив, поэтому человек не был раздавлен наполненной солнцем высотой сводов и сиянием цветных витражей, он просто оставлял за воротами собора спесь и тщету, как "роллс-ройсы" и многозвездочные
туристические чудовища, и входил сюда как путник после долгой и трудной дороги.
Слева от входа в главный зал огромным кубом серела бетонная нашлепка. Из верхней ее части выглядывал фюзеляж авиабомбы. Для гидов туристских групп это была отправная точка маршрута. Они вполголоса объясняли туристам, что во время второй мировой войны сюда угодила бомба. Было решено не ремонтировать поврежденный угол собора, а оставить как есть -- на память и в назидание будущим поколениям. И эта старая рана, бомбовый хвостовик и серый бетон, словно бы еще больше сближали в соборе человека и Бога. Бог был уязвим, Бог
был раним. Бог был близок, как один человек может быть близок другому.
Если захочет.
И если сможет.
Человек, которого все члены российской делегации на Балтийском клубе называли Профессором, миновал главный зал, наполненный неназойливым движением людей, прошел в дальний полутемный неф и сел на церковную скамью, которые располагались рядами, как кресла в театральных залах или в залах ожидания на вокзалах. Через минуту на полированный дуб скамьи через кресло от него опустился Аарон Блюмберг.
Профессор словно и не увидел его. Он рассеянно-властно из-под кустистых седых бровей оглядел малолюдный зал, темные хоры и мерцающие трубы малого органа и негромко произнес, обращаясь скорее к хорам, чем к сидевшему рядом Блюмбергу:
-- Похоже, что сегодня день, когда сбываются мечты.
-- То же самое, почти слово в слово, я сказал полчаса назад своему драйверу, -- помедлив, ответил Блюмберг.
-- Драйверу? -- переспросил Профессор.
-- Я хочу быть правильно понят. Для этого нужно быть точным во всех словах. Этот человек выполняет роль моего водителя, но он не мой водитель.Поэтому я его так и назвал.
-- Что ж, здравствуй, полковник.
-- Здравствуйте, учитель.
V
Первый вице-премьер российского правительства Андрей Андреевич Шишковец ткнул толстым пальцем в кнопку "Stop" на диктофоне и непонимающе, а от этого словно бы раздраженно взглянул на Профессора:
-- Почему он назвал вас учителем?
-- Потому что он мой ученик. Я работал с ним больше десяти лет. Начиная с последнего курса академии КГБ.
-- Он всегда называл вас учителем?
-- Никогда. Сегодня -- первый раз. Никому не чужды человеческие слабости. Сентиментальность -- одна из них. А она всегда несколько высокопарна. Так что не будем придираться к словам.
-- О каких сбывающихся мечтах у вас шла речь?
-- Двадцать три года назад мы с ним встретились в этом же соборе, в том же боковом нефе. Он вызвал меня на встречу, чтобы объявить, что уходит на Запад. В разговоре сказал, что мечтает о том дне, когда мы снова встретимся в этом же соборе и просто посидим и послушаем малый орган. Там на хорах, даже когда нет службы в большом зале, всегда играют органисты. То ли студенты консерватории, то ли ученики органиста, не знаю. Вот он и сказал, что мечтает о том дне, когда мы будем просто сидеть и слушать музыку и не думать о том, сколько агентов задействовано в операции его перехвата и секретного изъятия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114