Он не знал, что уже давно заполночь, часы его встали, как и само Время. Он смутно ощущал приятную усталость, поскольку, как перед тем Джадсон, пришел из Уимблдона пешком – но не по необходимости, как тот, а потому, что в теперешнем возбужденном состоянии не мог передвигаться иначе.
Влюбленные – странный и непредсказуемый народ. Если б Билла спросили, чего он добился, проторчав три часа под окнами Холли-хауза, он бы не ответил, однако чувствовал, что потратил время не зря. Его рвение не угасил даже тот факт, что он, не зная расположения комнат, не мог определить, какое из гаснущих одно за другим окон принадлежит Флик. Очень может быть, что он обращал свой душевный пыл к окошку дяди Кули или даже миссис Хэммонд; его это не огорчало. Он сделал единственно возможное и теперь готов был рухнуть в постель, чтобы увидеть во сне внезапное богатство и время, в котором они с Флик будут жить долго и счастливо.
Он поднялся на пять лестничных маршей к номеру девять доходного дома Мармонт и, ступая тихо, чтобы не разбудить Джадсона, прошел в спальню. Через десять минут он уже спал.
Невозможно сказать, когда именно Билла разбудил шум – ему показалось, что рушится потолок. Вероятно, он проспал несколько часов, поскольку прямоугольник окна из черного превратился в серый. Он уже решил было, что грохот ему приснился, когда веселое похохатывание за дверью вернуло его к реальности. Кто-то колобродил в доме, и, как ни мало ему хотелось вылезать из постели, надо было пойти и разобраться. Только помешанный станет орудовать с таким хохотом, но серьезный жилец обязан вышвырнуть и помешанного грабителя. Билл сунул ноги в шлепанцы, вооружился стулом и ринулся вперед.
Шум, очевидно, произвела упавшая вешалка, а уронил ее Джадсон Кокер в попытке повесить шляпу. Теперь он стоял, удобно прислонившись к входной двери, и радостно обернулся в сторону Билла. Он по-прежнему был в вечернем костюме, но уже без белого галстука – его место заняла голубая лента, какую девушки обычно вплетают в косу; она шла наискосок поверх рубашки и придавала Джадсону смутное сходство с послом. Волосы его были всклокочены, лицо светилось дружеским расположением. Во всем Баттерси не было сейчас человека счастливее Джадсона Кокера.
– Привет, Билл! – весело вскричал он. – Слушай, я никак не могу справиться с этой штуковиной. Я ставлю, а она падает, а я опять ставлю, а она опять падает, а я опять… О чем я?
Билл опустил стул и сурово посмотрел на Джадсона, потом наклонился и возвратил вешалку в вертикальное положение. Джадсон, наблюдавший за ним с напряженным волнением, словно Билл идет по проволоке над Ниагарским водопадом, восторженно закричал:
– С первого раза! – В его голосе не было и тени зависти, одно восхищение. – Вот так взял и поставил! Ты лучше меня, Гунга Дин!
– Прекрати орать! Оглохнуть можно!
Джадсон покорно кивнул.
– Ты прав, Билл, то есть абсолютно. Ты всегда абсолютно прав. Это большое дело. Знаешь, Билл, я ужинал. Помнишь, я показал тебе девушку в Аль… аль… альбам… Погоди! – важно произнес Джадсон, вскидывая руку. – Многие считают, что я не могу выговорить это слово. Считают, считают! На весь Лондон раззвонили, что я не могу выговорить слово «Альгамбра». А я могу, могу, могу. И я рад! рад!! рад!!! О чем я?
Билл слегка отошел от суровости, охватывающей нас при внезапном насильственном пробуждении. Ему даже стало интересно.
– Ты кого-то встретил и тебя позвали ужинать? – спросил он.
– Нет, сэр! – отвечал Джадсон с некоторой даже заносчивостью. – Я позвал. Знаю, что ты сейчас спросишь. Ты спросишь, откуда у меня деньги? Очень честно с твоей стороны задать подобный вопрос. По-мужски, как я это называю, по-мужски. У меня завелись деньги, Билл, потому что у меня есть голова.
– Завтра она о себе напомнит, – жестоко заметил Билл.
– Светлая рассудительная голова, – продолжал Джадсон. – У других ее нет. И где они? Метут улицы. Знаешь, что я сделал? Послушай, послушай. Ты человек молодой, хочешь пробиться в жизни, тебе это полезно. Альгамбра! Раз скажешь, а дальше уже и не трудно. Помнишь, как во всех лондонских газетах пропечатали, будто Тодди ван Ритер основал Шелковый Клуб? Так вот, я вырезал заметку, послал Тодди и приписал, так и так, ты молодой человек, стремишься пробиться в жизни, а я вот сделал тебе доброе дело, напечатал это во всех лондонских газетах. И там же – главное, Билл, не упускай из виду слово «Альгамбра» – попросил прислать мне сотню зелененьких. И что он сделал? Прислал. Сегодня утром принесли. Что я тебе говорю, Билл – а я хочу это подчеркнуть – если кто думает, будто после легкого ужина я не могу произнести слово «Альгамбра», так это вранье! Вранье. – (При этих словах Джадсон взмахнул рукой и чуть не упал – ему пришлось ухватиться за вешалку.) – Подлое, гнусное вранье. А ты, Билл, не хуже меня знаешь, что нет ничего страшнее вранья.
– Шел бы ты спать, – сказал Билл.
– Пойду, – согласился Джадсон, мудро кивая светлой рассудительной головой. – Вот прямо сейчас и пойду. Хотел бы я видеть человека, – он с внезапной свирепостью воззрился на вешалку, – который помешает мне улечься в постель. Да, я такой! Решительный и откровенный. Кому не нравится, так и не надо. Я иду спать. Прямо сейчас!
– Сюда, – сказал Билл. – Осторожней, не споткнись.
– Надо же, – хихикнул Джадсон. – Ровно эти слова сказала та девушка. Из «Альгамбры». – Он остановился. – Билл, я что-то собирался тебе сказать. Очень важное. Но что? Ага! Снова забыл. Ладно, вспомню. Учти, Билл. Сколько б небо ни хмурилось, сколько б погода ни портилась, я вспомню. Спокойной ночи, Билл. Заболтал ты меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75