Сейчас вертухаи по камерам пойдут. Ложись-ка ты, Каин, надо мной, там свободно. Жрать тебе всё одно не положено до утра. Спи. А срок придёт – проснёшься.
И вполне натурально захрапел. Как выключился из дня и включился в ночь.
– Почему Каин? – спросил вслух Чернов. Просто так спросил, ответа ни от кого не ждал. Да и не получил бы: все кругом активно следовали частному совету очкарика, имени которого Чернов так и не выяснил. Подтянулся на руках, лёг на жёсткую кровать, подумал: а и впрямь не стоит зарекаться ни от сумы, ни от тюрьмы. Тюрьма – вот она. Странно, что достала она Чернова в тридевятом ПВ, в непонятном МВП, а в своём ПВ – Бог миловал. А здесь Сущий достал. Хотя он – един и неделим, но характер его в разных ПВ проявляется ну о-очень по-разному… А что до сумы… Почему-то думал: будет и сума. Всё будет, грустно думал Чернов, глядя в близкий тюремный потолок с вулканическими трещинами на старой побелке. Этот отстойник – или что это? – никакой не конец Пути, а самое начало. Семечки пока. Дальше будет «кручее и кручее», права соседская девочка…
А тут и впрямь загремели в дверях замки, открылась дверь, кто-то – чёрный силуэт на фоне ярко освещённого квадрата – гаркнул:
– Отбой! Всем спать!
И закрылась дверь с тем же гадким лязгом.
Тихо было в камере. Очень законопослушны преступники в здешней тюряге, сказано: «Отбой!» – значит надо лечь и притихнуть до подъёма. Опять-таки, если судить по русским боевикам, в российских тюрьмах после отбоя самая жизнь и начиналась – иной раз до смерти. До чьей-то. А тут… За что их-то сюда повязали? Тихие мирные граждане, сопят-похрапывают в подушки…
Снизу свистяще прошептали:
– Не спишь?
Чернов свесил с койки голову. Очкарик смотрел на него сквозь толстые линзы.
– Не сплю.
– Тогда слезай и – мордой в пол. Не отползай от койки больше чем на десять сантиметров: засекут. Торопись. Следующая проверка – через час.
Чернов послушался, хотя не понял, куда он должен торопиться – это в замкнутой со всех сторон камере-то. Аккуратно, стараясь стать плоским, как бумажный человек, сполз вниз, Следом нырнул под шконку очкарик, улёгся рядом с ним.
– Зачем это всё? – всё же поинтересовался Чернов.
– Уйти хочешь? – вопросом на вопрос, по-прежнему еле слышно.
– А ты?
– Не обо мне речь. О тебе. Если уходить, то сейчас.
– Как? Куда?
– Ползи за мной. В армии был?
– На сборах был. Ну, почти что в армии… – Не объяснять же чужаку, что есть сборы. – Но ползать по-пластунски умею… – произнёс термин по-русски, автоматически перевёл на английский: – Yes, I can crawl on my patient belly.
– Да не старайся ты. Я знаю твой язык. Ползи за мной, голову не поднимай. Лучи идут над полом.
– Их же не видно.
– Не обязательно видеть, достаточно знать. Ползи, не болтай. Ты должен уйти до утра – Путь не ждёт. А мне ещё рассказать тебе кое о чём надо.
Чернов лежал мордой в пол, поэтому не совершил обычное для себя в этих треклятых ПВ действие – не встал столбом. А жутко хотелось. Откуда очкарик знает про Путь? Или…
– Или, – очкарик словно подслушал его мысли, – куда б ты ещё мог залететь, кроме тюрьмы, если я – здесь?
– А кто ты?
– Ты разве не понял? Ну, парень, и чего в тебе Сущий нашёл? Дубина дубиной, даром что здоровый как лось… Зрячий я, Зрячий. Как ты любишь говорить: с прописной буквы…
Глава восьмая
ЦЕНТР
Описывать путь пластунов под койками – неблагодарное дело. Вспомнив о воинских сборах, Чернов преувеличил свои таланты: чем дальше во времени, тем больше память человеческая склонна приукрашивать минувшее. В молодости, как известно, и небо голубее, и трава зеленее. И Чернов в молодости, оказывается, ползал, как гюрза. Сущий ему судья. Тем более что и сейчас дополз, не развалился, хотя натёр себе всё, что натирается: пол был сложен из плохо оструганных досок, а камера оказалась достаточно просторной. Антигравитация, царящая в Парке, сюда не доставала. Джексонвилль – город контрастов…
Люк обнаружился в дальнем углу под койкой, на которой демонстративно громко храпел некто. Складывалось впечатление, что сокамерники дружно играли (добровольно или Зрячий тут был в авторитете, Чернов не ведал…) в детскую игру «ничего не вижу, ничего не слышу», храпели, свистели, сопели, старательно не замечали ползущих по полу братанов.
Братаны притормозили в углу, «очкарик» шепнул Чернову:
– Помоги.
Зацепили пальцами края люка, приподняли его, переложили рядышком, стараясь не уронить, не звякнуть. Нелёгкая работа – лёжа-то…
– За мной. – Зрячий нырнул в люк ногами вперёд и беззвучно исчез, будто полетел куда-то в пустоту и лететь ему предстояло долго.
Чернов осторожно – по-прежнему лёжа на пузе – спустил в люк ноги и нежданно нащупал ступеньку. Значит, не бездна, подумал обрадованно, значит, летать не придётся, и начал спускаться, держась руками за холодный и почему-то липкий на ощупь металл. Тьма в колодце – а что ещё это было, если не колодец? – стояла египетская.
Спуск затянулся. Похоже, они спускались до самого низа, откуда Чернова поднимали на лифте, и даже много ниже – по вентиляционной шахте или коммуникационному коллектору. Скорее, второе, поскольку никакого движения воздуха Чернов не ощущал. Он тупо считал ступени и насчитал более сотни, сбился, чертыхнулся про себя, но тут как раз почувствовал под ногой пол, встал прочно. Невидимый Зрячий взял его за руку, потянул за собой. Сказал:
– Пригнись.
– Что это? – спросил Чернов. – Преисподняя?
– В каком-то смысле, в каком-то смысле, – рассеянно повторил Зрячий, осторожно двигаясь вперёд и ведя Чернова за руку, как слепого.
Чернов и верно ни фига не видел, глаза не обвыклись в полном мраке преисподней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132