Одно из мелких унижений порабощения.
— Нет, — со смешком призналась она. — Ни одного в жизни пока не заштопала. Но разве это так сложно, а?
— И я знаю, что готовить ты не умеешь.
— Жюльен, ты меня отвергаешь?
Теперь уже рассмеялся он. Он чувствовал, как возвращается к жизни, будто дом, куда после долгого отсутствия вернулись жильцы.
— Формально, надо думать, ты больше не замужем.
— Нет. Странная, я бы сказала, ситуация. Но меня устраивает.
— Тогда выходи за меня. Раз уж теперь у тебя есть такая возможность.
Стоило ему произнести эти слова, беспечное веселье словно погасло. Поставив рюмку, она пристально на него поглядела.
— Ты ведь не из жалости говоришь так?
— Ты сама прекрасно знаешь, что нет.
— Это хорошо. Мне было бы тяжело.
— И как же?
— Благодарю вас, сэр рыцарь. Я выйду за вас замуж, — со слабой улыбкой ответила она. — С превеликой радостью. Но только по всем правилам. Не под чужим именем. Когда смогу сделать это как Юлия Бронсен, то обязательно выйду.
Жюльен улыбнулся так широко, как ему, кажется, не удавалось с самого начала войны.
— Странная штука — война, — сказал он. — Толкает людей поступаться правилами. Может быть, обойдемся без свадебного марша и сразу перейдем к медовому месяцу?
Потом он принес одеяла и подушки с кровати, и они устроились у огня: Жюльен всю ночь просыпался, чтобы подбросить в огонь еще угля из быстро пустеющего ведерка. К утру в нем не осталось ничего. Пока не удастся раздобыть еще, придется мерзнуть. А кто знает, когда это будет?
Утром Жюльен сходил на вокзал и забрал ее старый потрепанный чемодан, все, что у нее осталось на свете, принес назад и привязал к велосипеду. Потом они отправились в долгий путь в Роэ — приятный летом, но не столь приятный зимой, особенно с чемоданом. Часа через два на дороге в Карпентрас они натолкнулись друг на друга, велосипед ударился о землю, и чемодан открылся. Жюльен поспешил подобрать его содержимое: поношенную одежду, щетку для волос.
— Оно того не стоит, — сказал он, а потом поглядел на нее и увидел, как дрожат ее губы от еле сдерживаемых слез. Это было все, что у нее осталось на свете.
— Прости! — почти крикнул он, поняв, что наделал. — Не плачь. Я осел. Пожалуйста, не плачь.
Он успокаивал ее, как утешал бы ребенка: со всей нежностью, на какую был способен, ласково, любяще.
— Оставь, — сказала она. — Ты прав, оно того не стоит.
— Нет и нет. Повезем дальше.
Тут они заспорили (это была здоровая, тонизирующая перепалка) и все еще ссорились, когда за спиной у них что-то загромыхало: по шоссе приближался немецкий грузовик.
— Ты же, кажется, говорил, что они остановились на том берегу реки? — удивилась Юлия. — Разве здесь не итальянская зона?
— Теоретически, — кратко ответил он. — Не на практике.
Грузовик затормозил и остановился рядом с ними. Из окна высунулась белобрысая голова, и их внимательно оглядел голубоглазый молодой человек. Юнец, которого ни тяготы, ни война пока не коснулись. Он улыбнулся.
— Куда вы направляетесь? — спросил он на хорошем французском, хотя и с сильным акцентом.
— В Везон.
Немец подумал и пожал плечами.
— Я довезу вас до Камарета, если дорогу покажете.
Юлия встревожилась, но Жюльен согласился и уложил велосипед в кузов с боеприпасами. И они сели в кабину. Немец всю дорогу болтал, и, к счастью, поддерживать разговор им не требовалось. Нет, ему не следовало их подбирать, поэтому не говорите никому, ладно? Ссорящаяся из-за велосипеда посреди дороги пара — никому не угроза. В штабе сами виноваты, что послали его черт-те куда без карты. Как, скажите на милость, он найдет дорогу?
Милый мальчик, желающий оказать услугу и жаждущий благодарности за свою доброту. Когда он высадил их на окраине Камарета, откуда им оставалось всего двадцать километров пути, Юлия сказала вполголоса:
— Никогда больше так со мной не поступай.
Жюльен поглядел на нее. Она не шутила.
На следующий день в Роэ он показал ей все в доме — где дрова для печки и кухни, где колодец, и представил как свою невесту фермерам-соседям, которых попросил приглядывать за ней до его возвращения. Это они ему пообещали и свое слово сдержали твердо.
После его отъезда Юлия начала осваиваться. Неделю спустя она отправилась на прогулку и открыла для себя часовню Святой Софии.
Даже для атеистов и рационалистов существуют на свете места заповедные, и причину этого ощущения отыскать непросто. Шаги замедляются, голос становится тише и звучит мягче, а душу охватывает покой. Правда, у каждого человека заповедное место свое: святое для одного не обязательно будет таким для другого, хотя обаяние некоторых чувствуют все. И часовня стала
для Юлии таким местом, каким была для Жюльена Барнёва вилла с фениксом. Она ощутила это задолго до того, как поднялась на холм, следуя его совету. «Прелестное местечко, — сказал он. — И вид оттуда красивый». Она почувствовала, как в ней нарастает предвкушение, странное сочетание тихой радости и волнения, присущие тем, кто знает, что жизнь вот-вот раз и навсегда изменится. Она почувствовала часовню задолго до того, как за последним поворотом тропинки увидела ее среди деревьев, увидела бурьян и полевые цветы под осыпающимися стенами. Нет, она никогда ее прежде не видела, и все-таки она показалась ей умиротворяюще знакомой. Это чувство она приписала ощущению безопасности, в котором купалась с тех самых пор, как нашла Жюльена и поселилась здесь.
Дверь была не заперта: здесь не было ничего, что стоило бы охранять. Внутри стало ясно, что самыми частыми посетителями часовни были, пожалуй, козы и овцы. Установленный в девятнадцатом веке аналой сохранился — видимо, отвергнутый какой-то церковью, с выпирающими стенками, ни с чем там не гармонирующий, но все-таки лучше, чем ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148