Рука взорвалась новой, нестерпимой бол
ью. Свет полоснул по глазам. В диком вихре закружились какие-то фигуры, за
гудели голоса. Маша то проваливалась в метельную мглу, то выныривала на п
оверхность и, хватая ртом сухой шершавый воздух, шептала:
Ц Мама, мамочка!

* * *

До приезда “скорой” дежурный врач вколола Маше несколько кубиков глюко
зы и анальгина, зафиксировала сломанную руку, обработала многочисленны
е ссадины.
Ц Как же это могло произойти? Ц спросила она, старательно закручивая пр
обку резиновой грелки с горячей водой и избегая смотреть в глаза Раисе Ф
едоровне Штейн.
Ц Очень сложная девочка. Нарушала дисциплину. Мне пришлось ее наказать,
я отвела ее на третий этаж, закрыла в комнате, отошла минут на двадцать, а о
на, видите, что натворила? Взяла и выпрыгнула из окна. Надо сообщить родите
лям, пусть покажут ее психиатру, Ц Раиса Федоровна потрогала рыжую башн
ю на голове, заправила длинную выбившуюся прядь, похожую на крысиный хво
ст, облизнула сухие губы и добавила, Ц я уже пыталась им дозвониться, там
никто не подходит.
Врач застыла с грелкой в руках и уставилась на Франкенштейн так, словно у
видела ее впервые. В лесной школе все, и врачи, и педагоги, знали, что у новен
ькой девочки Маши Григорьевой мать и отчим погибли в автокатастрофе. От
девочки это пока скрывали. Из родственников у нее осталась бабушка с бол
ьным сердцем, и больше никого. Существовал родной отец, но где он и как с ни
м связаться Ц неизвестно.

Глава 2

Весной 2000 года жара обрушилась на Москву внезапно, в конце апреля, и к майск
им праздникам город выглядел немного пьяным, провинциальным. В центре и
на окраинах во дворах орала вразнобой дешевая эстрада. Обитатели панель
ных бараков высыпали на солнце во всем своем домашнем великолепии, в бай
ковых тапках, в трикотажных шароварах и майках, нечесаные, опухшие, они ра
сположились на сломанных скамейках, на бортиках песочниц или прямо на св
ежей майской траве. Они пили теплое, с привкусом пластика, пиво, чистили вл
ажную серебристую воблу, хрустели чипсами, жмурились на солнце, незлобно
матерились, травили анекдоты.
Публика посолидней загрузилась в автомобили и удалилась за город, возит
ься в огородах, перетряхивать и чистить нутро осиротевших за зиму дачных
домиков.
Самые солидные, те, кто на улицах почти не появляется и украшает город бла
городным сиянием выхоленных иномарок, наполняет мягкой музыкой мобиль
ников залы ресторанов, бутиков и косметических салонов, предпочли прове
сти праздничные дни на теплых заграничных курортах.
Утром тридцатого апреля Москва пыталась выплюнуть остатки дачников, ко
торые не решились ехать накануне из-за вечерних пробок. Однако таких ост
орожных оказалось слишком много, и на основных магистралях, ведущих к ко
льцевой дороге, теснились огромные стада машин.
Светлана Анатольевна Лисова, одинокая полная дама сорока восьми лет, не
принадлежала ни к богатым, ни к бедным, ни к средним. Она не имела ни машины,
ни дачи, хотя честно трудилась с юности, и даже сейчас, в праздник, ехала не
в гости, не в кино, а на работу. Из окна троллейбуса Светлана Анатольевна с
мотрела на легковушки на встречной полосе. Троллейбус застрял перед въе
здом на мост, отделявший Ленинградский проспект от Тверской-Ямской улиц
ы. Пробка была двусторонняя, сплошная, безнадежная. Водитель открыл пере
дние двери, и салон почти опустел. Светлана Анатольевна не собиралась вы
ходить и нырять в метро. Ей нравилось сидеть на переднем сиденье, спиной к
водительской кабине, и с высоты троллейбусного роста разглядывать легк
овые машины.
Московская пробка уравнивала всех. Шикарные иномарки с затемненными ст
еклами и озонированными салонами, “москвичи” и “жигулята” с грузовыми р
ешетками на крышах, набитые детьми, собаками, стариками, скромным семейн
ым барахлом, все вынуждены были стоять, ждать и нервничать. К концу праздн
иков обещали дожди, резкое похолодание, и каждый час этого теплого ясног
о утра был драгоценен.
Солнце ударило в стекло, Светлана Анатольевна поморщилась, надела темны
е очки, отвернулась от окна, уткнулась в книжку, которая лежала поверх ее о
бъемной хозяйственной сумки. Это был роман Шарлотты Бронте “Джен Эйр”, л
юбимое ее литературное произведение, впервые прочитанное в четырнадца
ть лет и к нынешним сорока восьми выученное наизусть. Разными изданиями
романа была занята целая полка в ее книжном шкафу. Сегодня она прихватил
а в дорогу новую дешевенькую книжицу в мягкой пестрой обложке. Прихватил
а машинально, не собираясь читать в транспорте, скорее как талисман, но из
-за пробки все же раскрыла наугад и очутилась в Англии первой половины де
вятнадцатого века, в имении Торнфильд, в трехэтажном доме, принадлежащем
сумрачному аристократу, у которого сумасшедшая жена, пошлая, вероломная
, но уже покойная любовница, пышные сросшиеся брови, выразительные разду
вающиеся ноздри.
На мосту между Ленинградкой и Тверской-Ямской, в гуще автомобильной про
бки, никто не догадывался, что полная крупная дама на самом деле хрупкая м
аленькая Джен, гордая сирота, образованная, благородная, бескорыстная, с
о скромным настоящим, но с роскошным будущим.
Троллейбус мягко тронулся, миновал мост и поплыл по Тверской-Ямской к це
нтру. У Пушкинской площади Светлана Анатольевна с сожалением вынырнула
из родной романтической стихии, аккуратно заложила страницу пробитым т
алончиком, спрятала книжку и вышла из троллейбуса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12