Семейная трагедия не заставила их стать пугливыми.
Пришел Зоран — отец Милана и Весны, худой мужик лет, должно быть, семидесяти; если Милану было пятьдесят, то Зорану не менее семидесяти, да. Но вот выглядел он лишь чуть старше, чем его сын. Жилистый, худой, в старой шляпе, он поздоровался и, не снимая шляпы, запустил кочергу в пылающее брюхо печи. Потом снял с печной конфорки крышку. Оттуда выпростались многочисленные языки пламени. Сняв со стены большую, как таз, сковородку, Зоран водрузил ее на печь. Открыл на полу дверь в погреб, сошел туда со свечкой и вернулся с мерзлой половиной свиной туши. Взял топор, кинул тушу на обрезок большого пня, стоящего у печи, и в мгновение ока порубил часть полутуши на куски. Побросал куски на сковородку. Ароматные дым и чад поднялись над сковородкой. Отлично запахло жареным мясом. Я никогда раньше не видел, чтобы замороженное мясо так вот замороженным и швыряли на сковороду. Женщины тем временем поставили на стол нарезанный ломтями гигантский балканский лук. Сгребли со сковороды куски мяса на большое блюдо. Старый Зоран забросил на сковороду свежие куски. В этом чаду и аромате горящего жира мы наполнили стаканы. Я не успел опередить их с тостом. Старый Зоран произнес свой тост, глядя на меня.
— За вас, русов! — сказал он просто. — За Руссию! Чтобы у вас все стало хорошо и по справедливости. Когда Россия могучая, сербы на Балканах спят спокойно.
Мы выпили холодного вина за Россию и русских. Однако мы прекрасно знали, и я, и они, что и Россия, и русские этого тоста сейчас недостойны. Гнусная Раша господина Ельцина бросила сербов в беде, так же как она бросила в беде афганцев, как она бросила в беде чуть позже лояльных России чеченцев, а позже, в 1999-м, когда Запад бомбил Белград, официальная Раша не вступилась за Сербию.
Я не смог сдержаться. Я откусил сладкого балканского лука, хлебнул вина и вне тоста, не подымая бокала, сказал:
— Россия новых русских предала всех своих друзей, и сербы в их числе. Только русские простые люди, и то не все, остаются на стороне сербов.
Они молчали.
Милан подумал и сказал:
— Мы, сербы, верим, что русы найдут дорогу к правде. Давайте выпьем за правду.
И мы выпили за правду.
Пришел сосед Зорана, высокий, сутулый серб в берете. Я полагаю, он знал, что мы приедем, и ждал, видимо, приличия ради более часа. Его звали Милан, как нашего солдата. Зоран усадил его за стол. Достал для него чистый стакан и наполнил его вином.
— Милан, мой добрый сосед, мы с ним не ссорились в последние пятьдесят лет, — отрекомендовал он нам соседа.
— А до этих мирных пятидесяти лет вы ссорились? — поинтересовался Славко.
— До этих пятидесяти лет я сильно побил Зорана, потому что он увел у меня девушку, — отвечал Милан.
— Это была наша покойная мама, — сказала В'есна, улыбаясь.
— Ей нравился я, — сказал Зоран и даже стукнул себя в грудь.
— Не понимаю, что она в тебе нашла. Я всегда был богаче и удачливее тебя. И ты не побил меня тогда, мы были на равных, — сказал старший Милан.
— Зато я моложе тебя, — заявил Зоран.
— Сколько вам лет, Милан? — поинтересовался я.
— Будет восемьдесят.
— Значит, вы родились в 1913-м?
— Ну да.
— Может быть, вы помните год, когда полковник д'Аннунцио захватил Фиуме?
— Полковник д'Аннунцио? Итальянец?
— Итальянец, вам должно было быть шесть лет.
— Я жил при итальянской оккупации. Нас в школе даже учили петь их фашистский гимн. — После этих слов старый Милан проглотил свое вино из стакана, встал и, встав по стойке «смирно», вдруг запел гимн фашистов: «Facita niera… belle Abissina…»
Все мы заулыбались, потому что это выглядело не комично, но неестественно. Стоит старый мужик в берете и с серьезным лицом исполняет фашистский гимн.
— Итальянцы были неплохие ребята. — Старый Милан сел. — Они давали нам, детям, шоколад и тяготились службой. Я еще помню немного их язык. В детстве память крепкая.
— И все-таки, полковник д'Аннунцио и Фиуме? Помните?
Он даже наморщил лоб от усилий, но затем отрицательно помотал головой:
— Нет, полковника не помню. А в Фиуме тоже стоял потом итальянский гарнизон.
Мы еще раз выпили.
— После того, как хрваты создали с позволения германцев Хрватское независимое государство в 1941-м, итальянцы, стоявшие гарнизоном в Далмации, порой защищали сербов от хрватских отрядов смерти, прятали их, не давали взять их в плен и убить. Иногда они вступали из-за сербов в боевые действия. Старый Милан прав: итальянцы неплохие ребята. Ну и что, что они пытались нас присоединить к Италии, — подал голос Славко.
— Лучше бы мы были частью Италии, — сказал Десанка. — Им все равно, кто из нас серб, кто хорват, всех нас они зовут «слав». Итальянцы хорошие ребята.
И они выпили за итальянцев только потому, что итальянцы не давали им резать друг друга. Если бы кто-то предложил им, они бы выпили за итальянский империализм. И я бы их понял. Итальянцы были для них меньшим из зол, чем они сами.
Старый Милан предложил пойти посмотреть его хозяйство. Женщины остались, а мы гуськом — впереди старый Милан, за ним Зоран, потом я, потом Милан «молодой» (ну из казармы), последним Славко — отправились, выйдя через заднюю калитку. Перевалили, идя мимо стада овец, холм и оказались уже на территории старого Милана. Он не мешкая провел нас в дом. Мельком показал многочисленные прохладные комнаты. Там была обстановка богатого крестьянского дома: ковры, тяжелая мебель, телевизоры в каждой комнате. Затем мы зашли в большой, высокий сухой сарай, метров в десять высотой, не каменный, но деревянный на каменном фундаменте. Старый Милан показал нам свои припасы. На полках стояли мешки с зерном и кукурузой, высоко висели, свешиваясь с балок, копчености:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62