И стоит дрожит. А в двух других дверях стоят две другие девки служащие. Рослые такие, крупнее солдата Йокича — сиськи, задницы, в общем могучие, высокие животные, — и все замерли, онемели. Видимо, очень боятся. Сейчас выведут их оккупанты во дворик и расстреляют за саботаж.
— Славко, успокой их, — говорю я.
— Хрватский саботаж! — возвышает голос Йокич.
Поскольку сербо-хорватский язык — он и сербский, и хорватский, только сотня слов, может, чисто хорватские, то служащие несчастной фирмы бледнеют еще больше. Поскольку все поняли.
— Что делать будем? — спрашивает Славко.
— Пусть попробуют еще раз.
— Пусть, — говорит Славко. — Хорошо бы поесть. Но командир велел ничего у них не брать, еще вправду отравят. Может, выпьем, «рус»? Вряд ли они станут травить сливовицу.
— Что, у вас есть к кофе? — спрашивает Славко.
— Печиво, — отвечает одна из девок.
— Это хорошо, — говорит Славко. — А сливовица есть?
Девки переглядываются.
— Имеймо, — говорит старшая.
— Так неси к кофе, чего стоишь?!
Старшая скрывается в глубине офиса.
— Хрватский саботаж! — вскрикивает Йокич. Вчера он признался, что попал в наш отряд из-за меня. Он студент-филолог и якобы знает русский язык. Потому его прикомандировали ко мне, перевели из другой части. Йокич такой правильный, такой убежденный, такой сербский, второго такого нет. Что касается языка, то, хотя Славко не знает русского, мы с ним понимаем друг друга лучше, чем я понимаю Йокича. Я бы не назвал Йокича плохим человеком, но он демагог. Солдат-демагог. Он часто становится в позу и начинает вещать прописные истины. Может быть, только для меня?
Старшая приходит с подносом, на нем три стаканчика. Она приставляет их к нашим чашкам с кофе, каждому.
— Живели! — приподымает свой стаканчик Славко.
Ханжа Йокич не заставляет себя ждать. Правда, он обнюхивает свой стаканчик, прежде чем выпить.
— Попробуй еще, женщина! — командует Славко. И взяв со стола мои листки, протягивает старшей. В обращении к своим, к медсестрам госпиталя, к подругам-солдаткам, Славко использует слово «сестра». А тут не скажешь же «сестра». Враг, какая сестра… Старшая движется уже спокойнее и берет у Славко листки замедленным движением. Выходит. Две оставшиеся female стоят все также в дверях. Ожидаем. Минуты щелкают на электронных часах на стене. Только было разрядившаяся сливовицей атмосфера накаляется опять по мере того, как в офисе, куда удалилась старшая, что-то щелкает, гудит и до нас доносится шелест бумаги.
Я встаю, поскольку все это невыносимо уже. Чувствуется уже сразу несколько напряженных полей, сдавливающих всех нас. Первое напряжение: между мужчинами и женщинами. Абсолютно не знающими друг друга в замкнутом пространстве. Второе напряжение: между воюющими народами — хорватами и сербами. Еще одно напряжение между вооруженными мужчинами и всецело находящимися в их власти чужими женщинами. Дополнительное напряжение возникло в результате потребления алкоголя.
Даже минимум алкоголя обостряет ситуацию. А мы поглотили по стаканчику на голодный желудок. Я встаю, пытаясь разрушить застывшую реальность.
— Хочу посмотреть, как это делается — факс посылать, — обращаюсь я к Славко и Йокичу.
Я еще полностью не разогнул коленей, но вижу, как рука Славко, не добравшаяся в своем движении до бедра девки, поставившей перед ним свежий стаканчик сливовицы, на это бедро не опустилась. Рука махнула, помогая телу Славко встать. Он направился за мной. Смотреть, как работает факс, или же он чувствовал то же, что и я, и хотел разрушить неумолимую нашу коллективную карму?
В том офисе я впервые увидел факс. Это была чуть ли не первая модель этой машины фирмы «Panasonic». Такой себе усложненный почтовый ящик с двумя щелями. Старшая девка подняла кузов факса, как капот у автомобиля, и пыталась вытащить оттуда один из моих листков. Другой, надорванный, лежал на столе. Оставшиеся покоились там же, стопкой. Старшая находилась к нам боком. Когда мы вошли, она взглянула на нас. На глазах ее были слезы. «Солдат ребенка не обидит», — подумал я.
— Не беда, — сказал я. — Сколько страниц удалось отправить?
— Две, — сказала старшая, всхлипнув. — Только две. Факс у них в Москве стоит на автомате, но принимает только по одной странице. Третья застряла и, когда я ее вынимала, разорвалась, э-э-э, — и она заплакала.
— Не беда, — сказал я, — я перепишу ее заново. Успокойтесь.
Но она не успокаивалась. Спина ее в легкой кофточке колыхалась от сдерживаемых всхлипов. Неожиданно для себя я погладил ее по спине.
— Успокойтесь, — сказал я. — Сядьте. Выпейте воды. — И погладил ее еще. И тотчас понял, что этого не надо было делать. Ибо от теплой спины этой девушки (на вид ей было лет 28) в мою руку вошла ее беззащитность и ее страх. Войдя через мою ладонь в меня, ее беззащитность и страх разбудили во мне желание. Я оттолкнул ее.
— Сядьте! — приказал я и пододвинул ей под колени офисный стул. — Выпейте воды! Славко, дай ей воды!
— Да не будьте истеричкой! — сказал Славко. Он был очень зол. Я знал его уже достаточно, чтобы понять, что он зол.
— Может, пошли отсюда? — сказал я. — Черт с ним, с текстом. Это все равно не информация, но репортаж, днем раньше, днем позже… разница невелика.
— Я отправлю. — Старшая встала. Вставая, она уцепилась за мою руку. — Я все отправлю… — Она резко потянула мою руку на себя, и моя рука коснулась ее груди. Грудь была внушительная и внушительно покачнулась. Я машинально подумал, что на ней нет лифчика.
Я отпрянул от нее. Я был уверен, что моя рука встретилась с ее грудью не по ее вине. И тем более не по моей. Но они встретились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62