На проезжей части проспекта практически не было автомобилей, но ветер с гор гнал по проезжей части бутылки и жестяные банки. Мы пошли, держась ближе к проезжей части, поскольку толпа на тротуарах была чрезмерно густа. Из низких построек по обе стороны проспекта — то ли палаток, то ли магазинчиков — доносилась рыдающая восточная музыка.
— Где ваши женщины, черногорцы? — обратился я к идущим со мною разбойникам.
— Наши женщины дома, — сказал Бабак-старший по-французски. — Это все албанцы.
— Чего они такие мрачные? У них такой вид, что вот-вот подойдут и пырнут ножом. У них что, нет женщин?
— У многих и нет, — сказал Бабак. — Они приезжают сюда на заработки. Раньше законы были суровее, сейчас смягчились. Те албанцы, которые живут с нами давно, менее дикие.
— Надо найти им женщин. Без женщин они вас сожрут.
— Если бы был закон, мы бы их вышвырнули, — сказал Бармалей.
— Так в чем же дело, сделайте нужный закон. Столько опасных людей… У вас в столице.
Они ничего не ответили. Потом Бабак сказал мне, догнав, ибо я пошел быстрее:
— Черногорцы никогда не признавали Титовград своей столицей. Наша столица Цетинье. Завтра мы туда вас отвезем. Там нет албанцев.
Теперь уже трудно восстановить в памяти, где происходила встреча. Это был, если не ошибаюсь, некий зал литературного клуба, или музея, или киноклуба. Зал был забит народом. Я не ожидал, что моя журналистская и литературная аудитория в Черногории столь велика. Несколько сотен человек. По своей давней привычке, я вышел из-за стола, за который меня посадили, и стал разговаривать с залом, расхаживая вдоль первых рядов аудитории. Литературная моя слава оказалась (и слава Богу, а то бы стали задавать мне вопросы по содержанию романа «Это я, Эдичка») невелика. Зато статьи мои в «Борбе» и в журнале «НИН» читали едва ли не все. Много было вопросов о войне в Славонии, о том, что случилось с Вуковаром. Для меня это было поразительно — что черногорские сербы знают о происходящем рядом так мало. Что я, не серб, должен рассказывать им об их войне. Все же я терпеливо ответил на вопросы о Вуковаре. Сказал, что был первым военным корреспондентом, попавшим в город после взятия его сербскими войсками.
— В Вуковаре был отличный исторический музей. Уцелел ли музей? Скажите, пожалуйста, — спросил меня пожилой черногорец в сером мятом костюме в полоску, какие обычно носят крестьяне.
— Музей весь разрушен, — сообщил я. — Под корень, один фундамент остался. Вообще город как срезан весь до высоты полуэтажа. Восстанавливать его нет смысла, сказали эксперты. Легче новый рядом построить. Там и птиц я не видел. Птицы боятся летать над городом, над тем, что от него осталось.
Встал сосед пожилого. Узкоплечий, с бледным лицом. С усиками. Издалека он был разительно похож на Гитлера.
— А зачем бомбили такой прекрасный город, жемчужину, пример архитектуры маленьких городов Австро-Венгерской империи? Что, нельзя было договориться?
— Уф! — сказал я. — Спросите что-нибудь полегче. Там идет война. Не я ее начинал, не мне судить, было ли возможно договориться.
— Варварски разрушили прекрасный город! — воскликнул «Гитлер».
— Вы, наверное, венгр, — сказал я. И тем вызвал взрыв хохота. Венгры считаются у сербов хитрецами. Венгрия спит и видит, как заполучить себе Воеводину, соседнюю сербскую провинцию с большим количеством этнических венгров.
— А что, нужно было отдать землю католикам? — отозвалась женщина в другом конце зала.
— Венгр! Католик! — закричали из задних рядов. — Заткнись!
— Я албанец! — сказал «Гитлер».
— Албанцы хотят уничтожить сербов! Вы все заодно, — закричал человек в сербской конфедератке. Он сидел в заднем ряду. — Русский писец прав: вы все желаете сербам гибели.
— А зачем нам знать про эту вашу войну? — Человек, который показался мне самым спокойным, потому я ткнул в него пальцем, видя, что он тянет руку, желая задать вопрос, оказался не совсем спокойным. — Зачем вы приехали к нам в Черногорию, чтобы возбуждать нас на войну? Вы хотите втянуть нас в войну с Хорватией? — Вот тебе и спокойный седовласый интеллигент с внешностью человека искусства!
— Русский писец приглашен Союзом писателей Черногории, — напомнил залу от стола Бабак-старший.
— Тогда пусть он говорит о литературе, а не призывает нас к войне с католиками. У Черногории своя судьба. Мы не хотим быть втянуты в авантюры Белграда!
— Сербские сербы — наши братья, кретин! — сказал из-за стола Бабак.
Я увидел, как парень в конфедератке вскочил и вдруг, выхватив из одежды револьвер, два раза выстрелил, нет, не в меня, но в потолок.
— Сербия! Сербия! — закричал он.
Вы думаете, черногорцы испугались и разбежались? Ничуть не бывало. Они навалились на парня, скрутили его, а револьвер принесли мне. Очень довольные.
Вот именно в этот момент я их понял и полюбил.
— Скажите, чтоб его не били, — попросил я Бабака.
— Никто его не бил, — заверил меня Бабак-старший. — Мы его знаем. Он хороший парень, просто разволновался перед встречей с вами. Выпил. Мы его отпустили, домой пошел.
— И часто он так?
— Нечасто. Но бывает, когда переволнуется. — Они явно не считали стрельбу происшествием. Потом мы отправились на банкет в ресторан, где умеренно напились.
На обратном пути в одном автомобиле со мной Бабак вдруг попросил своего товарища за рулем изменить маршрут.
— Я хочу вас познакомить с моей семьей.
У профессора оказалась небольшая квартира в пятиэтажном доме на окраине. Открыла нам дверь его жена. Несмотря на поздний час, она была в темной косынке, словно куда-то собралась уходить. Однако на ней было длинное домашнее платье со скромным черно-белым рисунком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62