Богатые виноградниками, фруктовыми садами. Никому в голову не пришло воевать за однокомнатные квартиры в мерзлых бетонных коробках.
Когда фронт сдвигается, это случается по немногим причинам. Либо начальство решило волевым усилием победить раз и навсегда, либо, ополоумев от скуки, местные военные ринулись вперед. Будь что будет, лишь бы не эта рутина. Когда снайперы обстреливают одни и те же объекты и пуля втыкается в сосну аккуратно на 30 сантиметров выше головы, хочется сломать систему.
В Еврейски Гроби атаку начали из-за меня. То есть я так полагаю, что они решили меня проучить. Вывести меня на чистую воду, может быть втайне желая доказать мою слабость. Во всяком случае, мне так казалось. Они пожелали меня испытать.
Не все там были четники. Их позиция была чуть в стороне, рядом с нашей. Но они заявились туда, услышав, что я приехал. В черном все, с бородами, папахи черные на головах. Четники — это сербские националисты. Они и спровоцировали атаку, после того как сами стали стрелять. По кому? По мусульманам, конечно, ибо над Сараево нам противостояли мусульмане. А место называлось Еврейски Гроби, т. е. Еврейское Кладбище. Оно и было кладбищем, там лежали плиты на ничейной земле внизу. Я это увидел потом, во время атаки. А первым стал стрелять я. Вот как это вышло.
Когда мы приехали, там только что стихала предыдущая волна обмена любезностями, еще постреливали. Мы бросили машины и побежали, пригибаясь, к сербским позициям. Прежде всего, позиции охранял длинный каменный дом о двух этажах, усиленный спереди еще одной каменной кладкой, каменной, я настаиваю, а не кирпичной. Потому это был прочный дом, и с сербской стороны всегда можно было там укрыться. Не укрывал он только от мин, мины летят сверху, но я не слыхал об обстрелах этого участка из минометов, из чего понял, что минометов у противостоящих на этом участке мусульман не было. Дом как укрепление был продолжен каменными стенами. Угол этой крепости был превращен в дзот, представлял из себя врытую в землю как бы башню. В ней у сербов стоял крупнокалиберный пулемет, стрелявший убойными штуковинами диаметром 12,7 мм. Наши укрепления, то есть дом, каменная стена и дзот, к тому же еще находились на возвышении. Враг находился где-то за открытым пространством (сербы вырубили все деревья на расстоянии 50 метров от их укреплений), за зелеными зарослями леса, так враг находился еще и ниже сербских позиций на пару метров.
Мы пробежали в тень дома, встали там кучкой и говорили обо всем на свете. О «турчинах», то есть о мусульманах, и их укреплениях, о Слободане Милошевиче, о президенте Караджиче, о ценах на сливу и сливовицу. Четники подоставали из-за голенищ сапог и из карманов своих живописных одежд фляжки и наперебой угощали меня. «Рус» был им интересен. Одновременно в их ухмылках и в оскалах зубов (зубы у них были не ахти в каком состоянии, недоставало зубов у многих, что придавало им совсем уж достоверно разбойничий вид) я видел некое недоверие, некий вызов мне. В этом вызове ничего необычного не было. Любой коллектив, особенно мужской, всегда пробует новичка на зуб. Тем более что в сербских газетах обо мне писали как о националисте, «советнике ультранационалиста Жириновского». Кто такой Жириновский, четники и сейчас, наверное, не знают, но националист «рус», то есть я, стоял перед ними и не был похож на националиста. Не имел бороды и усов, прежде всего. Бритый гладко, как хорват, да еще и обручальное кольцо (как я позднее выяснил) я носил по причине разбитого сустава пальца не на той руке.
Они стали пробовать меня на зуб. Подошел бородатый четник с кокардой на папахе, представился: «Мишо». Протянул мне свой автомат с большим прикладом: «На, рус, постреляй из нашего сербского «Калашникова»». Я посмотрел, поставлен ли автомат на стрельбу одиночными. Навел прицел на зелень. Отдача была необычно сильная. «Буф!» — ударило меня в плечо. Еще раз — «Буф!». Как известно, по синякам на правом плече опознают бойцов, переодевшихся в гражданскую одежду. Сделав выстрелов пять, я остановился. Мишо-четник похлопал меня по плечу: «Стреляй весь магазин, рус!»
— Я не привык палить в никуда, — сказал я, протягивая ему автомат. — Еще я слышал, что у вас с турками перемирие.
— Кончилось перемирие, рус. — Мишо не брал из моих рук автомат. — В одиннадцать часов турки должны были передать нам тела наших юнаков. Не передали. Конец перемирию. Сейчас двенадцать.
— Конец, — подтвердил совсем юный четник и вскинул на плечо трубу одноразового гранатомета.
Буу-уу-уэ! — как петарда вылетела из трубы граната и, взрезав зелень, помчалась на невидимых за зеленью турок.
Турки не заставили себя ждать, и со всех участков фронта, со всех сторон зацокали пулеметы, забулькали гранатометы и застучали автоматные очереди. Заговорил и наш дзот, оттуда, отсекая ветви кинжальным огнем, заработал «браунинг». Второй пулемет, судя по звуку, той же модели (кстати, распространенной в сербской Боснии в те годы, хотя «браунинг» 12,7 — это вообще-то авиационный пулемет), заговорил с фронтальной стороны дома. Я увидел, как несколько солдат стали разваливать камни стены неподалеку от дзота.
— Эдуард! Рус! — кричали мне те, кто привез меня. — Сюда! Там опасно! — Это были люди из правительства республики.
— Сейчас будет атака, ты с нами, рус? — кричал мне в ухо Мишо, поскольку стрельба стояла такая уже, что слов было не разобрать. Мы с ним прижались к стене, потому что «турчины» вели в нашу сторону интенсивный огонь. Это было видно и по ветвям, срезанным и падающим в нашу сторону, и по редким, но хлестким ударам пуль о камни укрепления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62