«…Жюльетта-Мария-Жанна-Леонтина Казенов, вдова Буанэ, 59 лет, родившаяся в Фонтене-ле-Конте в Вандее, не имеющая профессии…»
Свернутая набок шея, острый пучок на макушке, черный шерстяной платок, завязанный накрест на тощей груди, — до чего же, верно, уродлива эта старческая грудь! Госпожа С-вашего-позволения перебирала свой запас сплетен с тем же упоением, с каким незадолго до того обсасывала свиную ножку. Время от времени она бросала взгляд на застекленную дверь.
— Как видите, в доме все спокойно… Обычно в этот час почти все жильцы уже у себя.
— С какого времени госпожа Буанэ владела этим домом?
— Да, наверно, всегда… Муж ее имел строительную контору и построил немало домов в Бур-ла-Рене. Он помер молодым, ему не было и пятидесяти, да, впрочем, для бедняги оно и лучше было… После его смерти она поселилась здесь, тому уж лет пятнадцать… В ту пору, с вашего позволения, она была точно такая же, как сейчас, только тогда она ходила и поедом ела и меня, и всех жильцов… Не дай Бог, если ей попадалась на лестнице кошка или собака… А если кто-нибудь набирался смелости просить ее о ремонте… Да что там! В нашем доме провели электричество позже, чем во всей округе…
С лестницы доносились шаги, на втором этаже хныкал ребенок.
— Это у госпожи Бурникель, — пояснила госпожа С-вашего-позволения. — Ее муж коммивояжер. У него малолитражная машина. Сейчас он наверняка разъезжает по Юго-Западу. Его по три месяца дома не бывает. У них уже четверо детей, ждут пятого. Из-за детской коляски разгорелся тут целый сыр-бор. Госпожа Буанэ, упокой, Господи, ее душу, не разрешала оставлять коляску в подъезде, и им приходилось дважды в день таскать ее вверх и вниз… Вон как раз их нянька выносит помойное ведро…
Вспыхнул свет, и они увидели, как прошла девушка в белом переднике. Она шла, откинувшись назад, держа обеими руками тяжелый бак с мусором.
— О чем это я говорила?.. Ах да!.. Не хотите ли стаканчик вина, господин комиссар?.. Ну да, у меня осталась еще одна славная бутылочка, которую принес мне господин Бурникель, он ведь агент по продаже вин…
Лет двенадцать тому назад сестра госпожи Буанэ, тоже вдова, померла в Фонтене, и госпожа Буанэ выписала сюда ее троих детей — двух девочек и мальчика. Весь квартал дивился такой ее щедрости… Она тогда занимала весь шестой этаж целиком… Племянник, месье Жерар, первым ушел из дома. Он стал солдатом, только бы не жить с теткой. Потом он женился… Живет в Париже недалеко от площади Бастилии. Сюда заглядывает редко… По-моему, дела у него идут неважно.
— Вы видели его в последнее время?
— Большей частью он дожидался на улице, когда выйдет сестра… Парень он не гордый, к тому же жена его ждет прибавления семейства. На прошлой неделе он приходил сюда и даже поднялся наверх… Я думаю, ему нужны были деньги. Вышел он невеселым… Чтобы выудить денежки у тетки, надо, с вашего позволения, немало потрудиться… Ваше здоровье!
Она быстро обернулась и уставилась на дверь. Свет не зажегся, послышался легкий шорох. Госпожа С-вашего-позволения встала и резко распахнула дверь. Они увидели удаляющуюся девичью фигуру.
— Все-то она бродит по лестницам, эта мадемуазель Нуши!.. Ну что ты с ней поделаешь!
Консьержка, охая, уселась на свое место.
— Нелегко это — тащить на своем горбу такой большой дом… Взять хоть этих жильцов с шестого этажа, они как раз были соседями хозяйки… О чем, бишь, я говорила? Ах да… Так, значит, месье Жерар ушел в армию. А потом и младшая из племянниц, Берта, которая тоже не ладила с теткой, ушла из дома и работает продавщицей в универсальном магазине. Вот старуха и воспользовалась этим и сдала половину квартиры венграм Сивеши… У них две дочери — Нуши и Почи…
Почи — толстуха, разгуливает чуть не полуголая. Да и Нуши, надо сказать, хотя ей всего шестнадцать, ведет себя немногим лучше… Вечерами вечно таскается по углам или вертится в подъезде…
Лучше всего не прерывать консьержку и попытаться понять смысл ее слов. Итак, на втором этаже — семейство Бурникель, четверо детей. Хозяин уехал, есть служанка, ожидают еще одного младенца.
На шестом — семья Сивеши. Утром Мегрэ уже видел одну ее представительницу — толстую бесстыдницу Почи, а только что промелькнула и худышка Нуши.
— …И мать им не перечит… Что вы хотите, у этих людей совсем другие понятия… Вот хоть к примеру… Не далее как на прошлой неделе разношу я почту… Стучусь. Кричат: «Войдите!» Я, ничего не подозревая, вхожу, и что же я вижу? Госпожа Сивеши сидит в чем мать родила, курит себе сигарету и смотрит на меня без малейшего стыда… И это при обеих дочерях!..
— А что за профессия у этого Сивеши?
— Уж какая там, с вашего позволения, профессия.
Таскается без дела туда-сюда, вечно у него под мышкой книги… И за провизией тоже он ходит. За два квартала у него не плачено, но его ничуть не смущает, что к нему явится судебный исполнитель. Можно подумать, это его развлекает… А вот милейший господин Лелу — месье Гастон, как я его называю, — совсем не таков… Он торгует велосипедами. Очень достойный молодой человек, когда-то он продавал газеты и немало приложил усилий, чтобы открыть собственное дело. В конце месяца ему всегда трудно, и тогда, клянусь вам, ему совестно смотреть людям в глаза, даже мне, хотя я уж… Он всего три месяца женат, и, чтобы сэкономить на квартире, они спят в чулане за лавкой, там, где сложены шины и колеса… Постойте, наверняка эта мерзавка Нуши опять…
Мегрэ встал и открыл дверь, за которой в потемках смутно различил лицо молоденькой венгерки с большими темными глазами и вызывающе красным ртом.
— Вам что-нибудь нужно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40