Но жест жандарма еще пуще разъярил Петре, который воспринял его как новое унижение на глазах у всего села. Он резко отбросил руку унтера, всем телом откинулся назад, толкнув мужиков, стоявших за ним, и неистово завопил:
— Не трожь меня! Ты что меня хватаешь? Я тебе не слуга, со мной рук не распускай! Чего хватаешь?
По толпе прошла дрожь, как будто крики Петре разворошили все ее обиды. Но крестьяне еще не успели опомниться и поддержать вспышку Петре, как староста Ион Правила подскочил к нему и дружеским, но властным тоном, который только и мог успокоить толпу, осадил парня:
— Да замолчи ты, сынок, никто тебя не трогает и никто над тобой не измывается! Замолчи и лучше иди отсюда подобру-поздорову, не мешай народу!
Серафим Могош, Николае Драгош да и многие другие, что стояли подальше, загудели, будто сговорившись:
— Пусть и он его не трогает!.. По какому такому праву он волю рукам дает?
Воспользовавшись их вмешательством, староста продолжал с той же энергией:
— Да уведите вы его, Серафим, и ты, Нику, уведите с собой, пусть поостынет... Давайте, давайте, не мешкайте!
Словно загипнотизированный настойчивостью старосты, Петре стал пробираться к улице, а вслед за ним Серафим, Николае и еще несколько крестьян. Но на ходу он все еще выкрикивал те же слова, словно не в состоянии был произнести ничего другого:
— Чего он меня хватает, я ему не посмешище!.. Чего он меня хватает?
Пока Петре и его друзья протискивались на улицу, Ион Правила громко, так, чтоб его слышали все крестьяне, пояснил префекту, что, видно, с парнем стряслось что-то неладное или бог весть что ему взбрело на ум, так как вообще он человек смирный, толковый и трудолюбивый, словом, первый парень на деревне, только вот нужда и напасти сводят людей с ума и так их распаляют, что уж и не знаешь, чего от них ждать. Капитан Кор-буляну побледнел п нервно покусывал губы, охваченный смутным страхом: он было решил, что крики парня сразу же вызовут взрыв и что, быть может, это заранее придуманный сигнал к бунту.
Когда инцидент был исчерпан, префект решил про себя, что его долг выполнен и он может ехать дальше, чтобы до вечера умиротворить еще два-три села. Стремясь достойно завершить свой визит, он произнес еще одну, правда, короткую речь о «нашей любимой родине», «нашей дорогой, маленькой стране», «обожаемом короле», «гражданском долге», о том, что «правительство о вас позаботится» и самодовольно закончил бодрым голосом:
— Ну, а теперь, оставайтесь с богом, ребята!.. Я доверяю вам, но и вы должны довериться мне! Вот так-то, ребята!.. Спокойствие, порядок и работа!.. Так!.. Поехали, капитан!.. Желаю всем вам счастья и здоровья!..
Крестьяне повалили со двора примэрии. Боереску хотел проводить Югу до самого дома, но старик отказался, и они на прощание обнялись. Префект с капитаном уселись в коляску и поехали налево, к Леспези. Мирон Юга пошел один пешком направо.
— Ну что, капитан, видели, как я сумел и здесь их укротить? — спросил префект, когда они чуть отъехали от примэрии.
— Вы, господин префект, наделены исключительной отвагой и большим тактом! — с деланным восхищением ответил капитан Корбуляну, подумав про себя, что подобные разговоры с мужиками скорее всего толкают их на беспорядки.
Мирон Юга шел посреди улицы, мимоходом разглядывая дома и дворы, словно давно их не видел, и жалел про себя, что согласился пойти с этим кретином Боереску, который воображает, будто его болтовня может как-то повлиять на мужиков, чьи души отравлены всеми миазмами городской демагогии.
В нескольких шагах за ним шли староста и унтер-офицер, окруженные крестьянами. Они тихо переговаривались, будто боясь разгневать барина, который, шагая сейчас во главе толпы, казался пастырем, ведущим свое стадо.
В корчме Бусуйока было шумно и весело. Корчмарь с порога отвесил барину низкий поклон. Как только старый Юга прошел, утихший было на мгновение шум вновь разгорелся. Отчетливо донесся голос Петре:
— Чего он меня хватает?..
5
Хотя адвокат Ставрат всячески старался забыть о своих страхах и быть учтивым и любезным кавалером, ему это никак не удавалось. Его не покидала мысль, что он проявил бы настоящую толстокожесть и чудовищный цинизм, если бы сейчас, в создавшейся обстановке, когда бесчисленные опасности грозно нависли над его головой, стал думать о любовных приключениях. Впрочем, теперь весь его флирт с Надиной представлялся ему смехотворным и нелепым. Его словно осенило, что он человек уже немолодой и ему не к лицу увиваться за такой блестящей светской женщиной, как Надина. Если она мечтает о любви, он не может ее интересовать, и она терпит его влюбленные вздохи в лучшем случае лишь для того, чтобы посмеяться над ним.
Надину он застал в прекрасном настроении; она что-то весело щебетала, хлопотливо распоряжалась насчет стола и то и дело говорила адвокату:
— Я-то думала, что вы окажетесь занятным спутником, станете меня развлекать, веселить, ухаживать за мной или хотя бы рассказывать анекдоты. Мы бы провели здесь несколько приятных дней... А вы оказались букой и трусишкой, способным испортить мне все настроение.
Ставрат в ответ лишь горько улыбался, пытаясь доказать без слов, что только полное непонимание обстановки позволяет Надине вести себя столь легкомысленно и думать о развлечениях...
После обеда, однако, Ставрат, состроив похоронную мину, попросил хозяйку уделить ему несколько минут и выслушать его со всем вниманием и серьезностью. Призвав на помощь все свое красноречие, он стал убеждать Надину, что было бы сущим безумием и дальше оставаться здесь среди бурлящего мужичья, готового с минуты на минуту взбунтоваться, разгромить и растерзать всех и вся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170