Ей пришло в голову сойти с извилистой дороги и бежать прямиком через лес. Она перепрыгнула через канаву на придорожную траву. Но, не пробежав и десяти шагов, испугалась, что собьется с пути и заблудится. Тогда она снова вернулась на дорогу, плеть ежевики оцарапала ей лицо. На бегу она наступила на шнурок правого башмака, и он оборвался. Францка остановилась, заплакала в голос и побежала дальше.
Подъем на вершину холма кончился; отсюда дорога длинной прямой чертой шла по гребню, лишь слегка изгибаясь то тут, то там, будто обегая купы старых деревьев. Временами листва редела и открывался широкий вид на равнину, блистающую в лучах солнца. Вот на холм поднялась повозка, кони уже немного притомились, ступали тяжело, так что песок скрипел под их копытами, и склоняли головы почти до земли. Богомольцам было весело, и пронзительные женские голоса отдавались эхом в лесу. Затем взобралась на холм и Францка, далеко отстав от повозки и тяжело дыша; она казалась совсем маленькой и щуплой, будто по дороге семенила смешная, запыленная и измятая тряпичная кукла. И голос ее был таким тоненьким и слабым, будто кто-то, потехи ради, нажимал ей на грудь, и она пищала. Так она бежала за телегой, бежала и плакала этим тонким, скулящим голосом. В повозке толстая, нескладная женщина, устраиваясь половчее на сиденье, повернулась, поглядела назад и заметила Францку.
— Посмотрите-ка, а эта девчонка, Дрмашкина Францка, все еще бежит за нами!.. Эй, девочка, ты что, с ума сошла?
Францка устремилась вперед: она подумала, будто ее зовут, будто им неловко, что они забыли о ней. Она устремилась вперед и побежала быстро и легко; усталость как рукой сняло, слезы высохли, точно их кто вытер прохладным платком.
И другие обернулись и смотрели на нее; возница погонял.
— Смотри-ка, и правда бежит... глупая девчонка! Жировец, весельчак и балагур, закричал:
— Слышь, девочка, чего ты пешком-то, полезай сюда!.. Бежит за возом, как собачонка; бьюсь об заклад, ее хоть кнутом гони, она не отстанет!
Одна из богомолок, сухая и морщинистая женщина с корзиной на коленях, сжалилась и крикнула:
— Не будь дурой, девчонка, не беги, вот глупая какая!
Посмотрела на нее сердито и плюнула на дорогу.
Разговор прекратился; богомольцы смотрели назад, на смешную, пыльную, тряпичную куклу, семенившую за повозкой. Возница погонял.
Францке сначала показалось, что телега останавливается, что кони пошли шагом и вот сейчас свернут немножко в сторону и подождут ее. Она легко и весело перескакивала через камни и через грязные лужи, оставшиеся от последнего дождя в тени раскидистых буков. Но скоро она заметила, что расстояние между нею и повозкой ничуть не уменьшалось, и остановилась посмотреть получше: телега катилась, как и раньше, а возница, ссутулившись, сидел впереди, держа в левой руке вожжи, а в правой кнут.
— Подождите! Подождите!
Почему они не останавливаются, ведь они ее видели и звали?! Непонятный ужас охватил ее, и спина похолодела так, словно студеный ветер пробежал по телу.
«Не хотят ждать!» — осенило вдруг Францку, и сердце будто стиснули жесткие руки. Они видят ее и не хотят ждать; сидят в повозке и смотрят, как Францка бежит следом, плачет и кричит; они смеются; уселись удобно, упершись руками в колени, наклонив слегка головы, и посмеиваются, словно тот еврей в церкви, что сидит в сторонке и смотрит, как бичуют Иисуса.
Францка перепрыгнула через лужу, левый башмак соскочил и отлетел в сторону; она споткнулась и упала.
Едва коснувшись земли, она быстро поднялась и побежала — одна нога обутая, другая босая. Босой ноге было прохладно, бежать стало легче, и Францка сняла второй башмак тоже. Но вскоре песок начал колоть подошвы, а пальцы в кровь оббились о камни. Ей стало до того тоскливо, что захотелось опуститься на траву и умереть. Уже не осталось и следа от трепетного страха и трепетной надежды — только ужасная тоска, от которой хочется забиться в какой-нибудь темный угол и не говорить ни с кем.
«Никогда мне их не /догнать!» — думала Францка, и ей казалось, что беги она хоть на край света и до конца жизни — все равно догнать их невозможно. От этой мысли стало грустно, но так спокойно, что Францка начала думать о совсем других вещах, как если бы она сидела в кухне или лежала на своем сундуке, а не бежала с избитыми в кровь ногами за повозкой, далекой, как солнце на небе. Так она вспомнила тот вечер и блестящий шелковый платок, развернутый па столе и сладостно шуршавший при прикосновении. Ей казалось, что никогда она не догонит повозки и никогда у нее не будет шелкового платка, и все всегда будет вот так же грустно и пусто. Беги она хоть на край света и до конца жизни, ей не добежать ни до повозки, ни до шелковой косынки, ни до сдобного хлеба... все радости далеко впереди, а она с окровавленными ногами может только бежать за ними.
Ныло уже все тело, перед глазами мельтешило. Она думала, что надо бы остановиться, сесть отдохнуть, но, думая так, продолжала бежать, прижимая к груди башмаки, и хлеб, и молитвенник...
Ковачев батрак, плечистый и румяный парень, обернулся к вознице.
— Слушай, придержи немножко, пусть девчонка сядет... Гляди, как бежит!
Кони пошли шагом, возница покосился назад.
— А ну поторопись! Долго ждать не будем! Францка бежала быстро, но шаги ее были так мелки,
что она не могла догнать лошадей, ступавших широко и твердо.
— Скорей! Скорей! — кричали с телеги, и в самой Францке кричал голос, полный страха и боли: «Скорей, Францка, скорей!» Ноги слабели и заплетались, ее заносило то вправо, то влево.
— Ну вот, теперь вот ползет как черепаха! Эй, давай быстрей, коли надумала!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56