Он ощущал этот стыд, но старался защититься от него, одурманивая себя водкой и вымыслами, чтобы только не думать о нем. И все-таки знал, что придет час, когда спасения не будет и не останется пути для бегства, и ему было страшно...
Надвинулась осень, окна дребезжали от порывов ветра, и в пустынной комнате стало холодно, как на дворе. Дети сидели с озябшими лицами, на улицу их уже не тянуло. И тогда случилось то, что Францка, проснувшись утром, не знала, куда пойти. Едва светало; она сидела на постели и думала, думала мучительно, и в мыслях обошла с протяну гои рукой весь городок, от дома к дому, но отовсюду ее гнали с порога. Она повсюду была должна, во всех лавках, в пекарне, всем соседкам, и знала, что не заплатит долгов никогда. Страшны были эти долги; по улицам она ходила торопливо, опустив глаза, боясь, как бы ее не окликнули: «Миховка, когда же вы отдадите долг?» И явственно слышала, как за спиной говорят: «Это все равно что кража; глупо верить таким людям — возьмет в долг, а потом и не показывается!» — «Люди добрые,— отвечала беззвучно Францка,— трое детей у меня дома, трое детей, которые вам ничего не сделали и которые голодают... голодают... голодают!» Она вздрогнула, сидя на кровати,— за окном уже рассвело, тусклый свет сочился в комнату. Там, на полу, лежали они, все трое под одним одеялом, прижавшись друг к другу, на щеках чуть видный румянец, ротишки открыты... Францка застонала вслух, муж почти проснулся, повернулся, махнул рукой, потом подтянул одеяло повыше и опять заснул.
Францка встала, оделась и пошла к сапожнику. Одолжила хлеба, кофе и сахару и вернулась домой осторожно, чтобы никого не разбудить. Надела сапоги, закуталась в теплую зимнюю шаль и тихонько разбудила мужа, который удивленно уставился на нее мутными, заспанными глазами.
— Свари кофе, Тоне, на столе лежит хлеб, я приду к обеду...— Она хотела сказать еще что-то, может быть, ждала его вопроса, остановившись перед дверью. Он повернулся на другой бок и молчал, пытаясь догнать исчезающий приятный сон...
Францка отправилась в трудный путь. Уже с первых шагов она почувствовала усталость в ногах от тяжести, лежавшей на сердце. Она быстро подымалась в гору по замерзшей дороге. На другом склоне холма начался лес, низкие, редко разбросанные деревья уже совсем оголились, то тут, то там висел желтый листок и трясся на ветру. Кругом лежали холмы, одни наполовину голые, другие поросшие елями и буком. Унылое это было место, созданное для бедняков и отверженных. К косогорам лепились одиноко стоящие дома; вдали звонил колокол убогой церковки, звонил жалобно, точно вздыхал. Францка перекрестилась и помолилась вслух; далеко вокруг не было ни души.
Она направлялась к матери, ходу было три часа, и, чем ближе подходила она к родной деревне, тем ей становилось страшней, временами она останавливалась, не в силах идти дальше, но что-то жестко и беспощадно хватало ее за руку и толкало вперед... «Дети голодные, голодные!..»
Три года прошло с тех пор, как она последний раз была у матери. Тогда как раз родился третий ребенок, и Францка через несколько дней после родов встала и двинулась в дальний путь... Теперь она вспомнила тот путь и то время и снова остановилась и застонала... Это было зимой, Францка шла, проваливаясь, по глубокому, неука-танному снегу. Дома ее нетерпеливо ждали, она шла пустынной дорогой и непрестанно видела их перед собой, мужа и детей, они смотрели на нее вопрошающими, голодными глазами. Было зябко, снова пошел снег, поднялся ветер, с веток валились снежные пласты. До матери она добралась измученная и больная, открыла дверь и тотчас опустилась на сундук, не сумев поздороваться, прислонилась к стене, в глазах потемнело. Мать сидела за столом и пила кофе. На Францку она едва взглянула. Кончив пить, мать спросила:
— Зачем ты опять пришла?
Услышав раздраженный голос матери, Францка очнулась и стала думать, как ее просить.
— Мама, девочке всего неделя — мы ее окрестили Францкой...— Мать молчала, и Францка продолжала еще тише, запинаясь и глядя себе под ноги: — У нас даже на хлеб нету... ни гроша в доме...
Мать холодно заметила:
— Так почему же он не работает?
— Вы ведь знаете, он все время без работы... с самой свадьбы.
— Что посеешь, то и пожнешь, я тебе говорила. Вот и получила свое!
Мать встала и не торопясь понесла горшки в кухню; вернулась она не скоро и вела себя так, будто в комнате никого нет. Села к печке, нашла очки, взяла в руки календарь и стала читать. Францка торопилась, она видела, как быстро движется большая стрелка на стенных часах, но заговорить боялась. Она проголодалась, хотелось выпить чашку кофе; но мать не шевелилась.
— Даже на хлеб нету ни гроша,— через некоторое время повторила она умоляюще и добавила еще тише: — Мама, одолжите мне гульден...
В ту же минуту мать бросила календарь на стол и сняла очки. Францка вся сжалась — она ждала бранных слов, которые не раз обрушивались на нее, как град ударов, и она стонала под ними, не в силах ответить или просить пощады. Но на этот раз ее ждало другое, страшное,— мать попрекнула Францку тем, что у нее нет отца. Францка не поняла — ее будто обухом ударило. «Ты, у которой отца нет!» — остальных слов она уже не слышала. Она дрожала и смотрела на мать большими испуганными глазами.
— Что вы сделали, мама!
Мать замолчала. Она подошла к постели, вытащила из-под подушки чулок и швырнула гульден на пол, не глядя на Францку. Монета покатилась по полу, покрутилась около стола и в конце концов исчезла под сундуком. Францка опустилась на колени и долго шарила там; монета лежала среди сора почти у самой стены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56