Навстречу нам выбежал Леша
прямо в маскарадной маечке с огромной золотой тигриной головой
на груди, за ним явился Поручик - в мундире и эполетах:
- Хозяйка, - заорал, - оклемалась, матушка, жизнь бы отдал за
тебя!
- За тебя! - обернулся Филя, поднял стакан с темным вином,
засмеялся, отпил и выплеснул вино на дорожку. То, что Филя уже
хорош, я поняла сразу, но вот Поручик пьяным мне не показался.
К вечеру стало прохладней, гости собрались в комнате и, устав от
питья и разговоров, затеяли танцы. Классных танцоров в экипаже
не было, и обычно мне было легко справляться с ролью
единственной дамы, мы и тут потоптались с Мишаней и Лешенькой,
но кружиться я никак не могла, стала кивать Болеку, призывая его
на помощь, но он моих намеков не понял - стоял далеко, - а понял
Поручик: перехватил у очередного кавалера, усадил на подоконник
и начал светскую беседу.
Говорил он о страсти, о том, что она уж никак не божья
благодать, что заслужить ее невозможно, разве что попасть, как в
грозу, оказаться ни за что в опасном и даже смертельном месте. Я
слушала его рассеянно - все время высматривала Болека, - но
заметила все же, что это достаточно общепринятая точка зрения.
Болек отступил в коридор, я ринулась вслед за ним. Поручик
удержал меня за руку:
- Но можно загодя занять место.
В дверях меня обнял Филя: "Слава богу, живая", я постояла с ним
и догнала Болека уже на веранде. Поручик стоял перед ним с
бокалом в руке и при виде меня начал пить, громко и медленно
глотая.
- Остынь, - улыбаясь, сказал Болек и взял у Поручика пустой
бокал, на что Поручик театрально раскланялся и произнес длинную
французскую фразу.
Я находилась точно между ними и уже тогда понимала, что это
довольно смешная сцена. Не случайно Пресса, появившийся из
боковой двери в ярко-васильковом пиджаке с нейлоновым букетом в
петлице, уставился на нас с подчеркнутым вниманием и печалью.
Болек прошел через веранду, спустился в сад, и мы разом
оказались в черных кустах, неожиданно мокрых и холодных. Зато мы
прижались к друг другу, и все бы, наверное, обошлось, не появись
на крыльце Поручик, одетый уже в финский плащ с погончиками.
- Да вы не хотите ли погреться? - крикнул он по-приятельски,
перевешиваясь через перила и протягивая в темноту граненый
стакан. Болек посмотрел на него и ушел в сад.
- Послушай, Поручик, - начала я как можно более мирно, - охота
тебе чертом представляться? Никому здесь этого не надо. В конце
концов в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Что касается
меня...
- Уже теплее, - он перевесился с перил и сверху уставился на
меня.
- ...то я только того и хочу, чтобы все было так, как есть. Мы и
так прекрасно жили.
- Умна ты, хозяйка, да проста. - Он спрыгнул вниз и стал рядом
со мной. - Рай - нежилое место.
В саду я Болека не нашла и стала обходить поочередно все
комнаты, стараясь не нарываться на добровольных помощников.
Кое-кто уже спал. Дверь моей комнаты оказалась открытой, и я еще
из коридора увидела, что Болек стоит на коленях перед моей
кроватью, зарывшись лицом в раскиданное на ней белье. Я шагнула
назад, стараясь остаться незамеченной и неслышной, но
натолкнулась на Поручика, при этом так сильно, что он вынужден
был подхватить меня и, в сущности, обнять. Болек обернулся на
шум, поднялся и молча прошел мимо нас.
Я бежала за ним долго, задыхаясь, мучаясь и уставая. Несколько
раз замедляла бег и снова бежала, в голове шумело, потом
грохотало, потом яркий свет догнал меня, огромная машина с ревом
остановилась сбоку. "Смерти ищешь, дура!" - яростно прокричал
водила и высоко надо мной распахнул дверь кабины, и я, ухватясь
за его руку, тотчас влезла в кабину и, не в силах уже говорить,
рукой толкала в стекло и вперед.
- Пацана, что ли, ищешь? - уже участливо спросил водила и рванул
машину. - Догоним, куда ему деться... - Он даже похлопал меня по
колену, дескать, догоним точно.
Машина шла быстро, фары освещали дорогу, и мы еще издали
увидели, как с левой стороны в свет вбежал маленький солдатик и
отчаянно замахал руками.
- Ну ночь, - ругнулся водила, - ну доездимся мы, - но машину
остановил и спрыгнул на дорогу. На какое-то малое время они
отошли в сторону, потом шофер крикнул:
- Сиди, не ходи за мной, - и оба исчезли в темноте.
Неподалеку, слева стояли еще две машины с зажженными фарами. По
проселку бежал человек. Потом появились мой шофер с солдатом и
закрыли собой дорогу. Я вышла и побежала за ними. Наверное,
шофер услышал меня, потому что повернулся разом и, прижимая мою
голову к куртке, закричал быстро:
- Не твой, не твой, не надо, взрослый это, взрослый...
- Он сам выбежал, сам, - заговорил солдатик, - сам он...
Он был молодой, светловолосый, в белой ветровке и еще живой. Мы
стояли над ним, понимая, что трогать его уже не надо.
Вскоре подошла еще одна машина, и санитары или тоже солдаты
стали поднимать раненого и укладывать на узкие носилки с
колесиками. По тому, как нелепо лежало его тело, как свисала
голова, понятно было, что разбился он насмерть, но все то время,
пока носилки поднимали и медленно задвигали в темное нутро
машины, он силился жить и выгибал изуродованное тело, страшно
упираясь головой - затылком и даже теменем - в толстую серую
парусину. И в самый последний момент, перед тем, как
захлопнулись дверки и машина рванулась, унося разбитого
человека, он открыл глаза, и я встретилась с ним взглядом.
К вечеру следующего дня слухи о ночном происшествии дошли до
нашего поселка: говорили, что за рулем сидел солдат-первогодок,
вовсе и не шофер, но место безлюдное, да и ехали ночью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21