Я надеялась, что где-то потом он
разыщет меня. Но человек этот больше не появлялся. И со временем стало
казаться, что вообще его не было, что какой-то случайный совсем мимоходец
подарил мне маленький сувенир, этот ножичек, и что во всем виноваты гроза,
электричество молний, высекающие из мозговых закоулков всякую бредовню,-
ведь по сути любая вещица нам кого-то и что-то напоминает, нет ни одного на
свете предмета, даже среди не виданных прежде, с которым не был бы связан
какой-нибудь давний случай из жизни, спрятанный памятью про запас. И тогда
все вокруг этого случая вдруг начинает всплывать и срастаться неукротимо, с
тайным умыслом - во что бы то ни стало быть магнитом для всех безвозвратно
ушедших, отлетевших, отплывших, пропавших без вести. Как бы и сам притом
становишься вечным, неисчезающим.
Но тут как тут - письмецо мне, кем-то в Москве опущенное на Главпочтамте:
"19-е января 1988 года. Сейчас в наших краях большое нашествие русских.
Кажется, у Вас там действительно все меняется в сторону Запада. Теперь
фирма, где я работаю, имеет в Москве своего представителя, через месяц я
займу его место. По приезде Вам позвоню. Надеюсь, наш дворик еще жив. Я
тогда не хотел мешать Вашему общению с нашей публикой. С наилучшими
пожеланиями. Ваш Виктор Панов".
Ну, конечно, Виктор!.. Это же так просто - Виктор! Как я могла такое забыть?
Виктор Панов. Я же пишу правильно: тетка его - Зоя Панова. Но нет как нет ни
на конверте обратного адреса, ни в письме. И ни одной там письменной буквы,
все оно мелкими точечками выползло из компьютера. Никто не приехал, не
позвонил. Потом друзья мои узнавали: нет в том городе со стеклянным залом и
субтропическим ливнем никакого Панова Виктора.
Совершенно загадочная история! Если все это - умственная игра и фокусы
магнетизма и электричества, так лучше их запускать в утюги, пылесосы и
прочую бытовую технику. Ведь жуткая пошлость - выдавать желаемое за
действительное, сочинять в свое удовольствие фальшивые документы да еще
заставлять какой-то компьютер в субтропиках тюкать письма и слать их мне из
Москвы.
Но какое все-таки чудо, что я вспомнила имя! Ведь и в самых пошлых фантазиях
- незабвеннее тот, чье прозвище "урка", чем те, кто его отбросил от имени.
1992
ВСАДНИК АЛЕША
Лошадь шла весело и легко, поднимая горчичную пыль. Подросток, сидевший
верхом, рассматривал горы в морской бинокль. Краснокожий, с узким скуластым
лицом, был он похож на индейца. Тугая повязка вокруг головы сдерживала
длинную черную гущу над бронзовым лбом. Всаднику было на вид лет
тринадцать-четырнадцать. Во всем его облике наблюдалось достоинство натуры,
мыслящей самостоятельно и привыкшей изъявлять свою волю. Сейчас он ехал в
гости к отцу, у которого была другая семья и новый сын.
С утра просочился дождь и жара поутихла. Три ветра - горный, степной и
морской - шуршали теперь в пузырчатых виноградниках, остывая от
многодневного крымского зноя и остужая воздух, землю и все, что на ней. А в
бинокле скакали горы, и там скакали на выпасе коровы и овцы. А ниже, в
горных расселинах, скакали белые, как брынза овечья, сакли. "Хорошо, что
отец купил себе саклю,- подумал Алеша,- ведь в сакле я никогда еще не был и,
может быть, не был бы никогда. Эту саклю сложили в Крыму, лет сто назад, из
дикого горного камня, всей семьей - четверо взрослых и девять детей. Летом
сакля - прохладная, а зимой там теплынь, если печку топить. И гора заслоняет
ее от ветра, дождя и снега. Стены в той сакле - толстенные, но звонкие и
поющие. Потолок низкий, а скажешь громкое слово - и во всех углах будет
трижды оно звенеть утихающим пеньем. Интересная вещь!"
Алеша не видел отца три года, но любил его вечно и боль обиды своей загнал
глубоко, на самое дно души, чтобы не было слышно и видно, как - был он
уверен! - это делают умные, сильные люди мужского пола. Он отказался, когда
отец захотел приехать за ним на машине. Во-первых, путь был недалек и
нетруден. Во-вторых, непременно полагалось быть этой встрече не в начале
пути, а в конце. И по этому случаю написал Алеша заявление начальнику
спортивного лагеря: "Прошу выдать мне на дорогу одну лошадь сроком на три
дня для поездки по семейным обстоятельствам". Заявление показалось Алеше
смешным, но зато по форме, которую он когда-то углядел и запомнил.
Начальник спортлагеря, где отдыхал Алеша, был молод и груб. Он только что
закончил институт и получил впервые работу с зарплатой. Разные, очень
смешные и очень страшные истории о том, как держать дисциплину, готовую
ежесекундно сорваться в пропасть анархии и всевозможного буйства, а также
рухнуть с издевательским хохотом, свистом, топаньем и улюлюканьем в бездну
неукротимого произвола, слышал он многократно от матери и от других
воспитателей - мастеров находчивой строгости. Сам же он с детства и на всю
жизнь полюбил только строгих и себя воспитал строжайше быть начеку и беречь
справедливую, полезную строгость как зеницу ока. Любил он строгие книжки,
строгие песни и кинофильмы. И танцы любил, но только строгие. Его мама была
самой строгой учительницей в школе. И он за это ее обожал и втайне гордился,
когда его однолетки вытягивались перед нею и замирали...
Но выдал он Алеше на дорогу одну лошадь сроком на три дня - безо всяких
казенных отговорок и усмешливых вопросов. Потому что за всей его сиротской
любовью к строгости таилось человечески слезное страдание, детская
неусыхающая тоска по веселому летчику, который двадцать лет назад - раз и
навсегда улетел из домашней казармы, оставив там пятилетнего мальчика с
велосипедом, лыжами, коньками, а также мячами и мячиками, так больно и
звонко напоминавшими о слишком краткой жизни с родителем, которая по
справедливости длилась бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20