И, стараясь вернуть себе кровное тепло, которого не даст человеку никакой ни
огонь, ни жар - только кровь, Алеша вдруг вспомнил вот это из "Кавказского
пленника":
Под влажной буркой, в сакле дымной,
Вкушает путник мирный сон,
И утром покидает он
Ночлега кров гостеприимный.
Издали видел Алеша свет китайского фонарика и саклю. Там на веранде зажгли
верхний свет, и в одном из окон сакли тоже что-то затеплилось. "Свеча, может
быть,- подумал Алеша,- при Пушкине были бы свечи". И он улыбнулся, потому
что вдохнул глубоко и услышал, как чудно пахнет живая лошадь, живая гора,
поросшая живой травой и живыми кустами живой акации, и живой шелковицей...
Просто стало Алеше легче, его сердце, скачущее, как лошадь, схрупало три
куска сахара и теперь мчалось дальше, весело согревая живую кровь, которая
вмиг обсушила жарким ветром его лицо, орошенное смертным по Їтом и стянутое
колючим льдом.
Отец подошел, и обнял, и поцеловал Алешу в макушку. Он сказал:
- Этот тип свалился, как сковородка с гвоздя. Но завтра мы будем одни. И
послезавтра мы будем одни. И я, Алеша, кое-что тебе объясню... Это ты не
видел меня три года. А я тебя видел... каждый день. Где бы ни был, о чем бы
ни думал... Не говоря уж о том, что я дважды в месяц езжу в командировки в
Москву, чтобы глянуть, как ты там... ну, идешь в спортивную школу. Завтра!
Все завтра! Завтра я напишу твой портрет! Завтра я смогу с тобой говорить о
серьезных вещах... Ты даже не представляешь себе, из-за какой чепухи люди в
молодости... в молодости они так беспощадны друг к другу! А в моем уже
возрасте... они безгранично терпимы. Спать! Все будет завтра - и силы, и
время, и слова!
Алеша пошел за отцом по узкой тропе, облитой лунным сиянием, пошел сквозь
кустарник, замгленный пылью и пухом, сквозь дикий сад, отливающий черной
зеленью и серебристой - с изнанки. Отец закурил, и дым его сигареты струился
через плечо, на Алешу, и с каждым шагом Алеша вдыхал этот дым, хоть он ему
не был сладок. Но кто-то устроил так, что выдох отца приходился на вдох
сына. И как ни старался Алеша изменить это ритмом ходьбы, ничего у Алеши не
получалось, не выходило ему облегчения - на каждый выдох отца все его
существо отвечало вдохом: выдох - вдох, выдох - вдох... Алеша почувствовал,
что он выдыхается, прибавил шагу и обогнал отца. Там, впереди, воздух был
чист и легок, и в черноземе неба сверкали крупные, круглые звезды, шевелясь
в своих лунках и бесшумно в них проворачиваясь.
Гриша лежал в раскладушке, упираясь локтем в брезент и держа на ладони свою
пшеничную голову.
- Я тебе постелил,- сказал он Алеше.
И Алеша увидел у другой стенки кровать, накрытую одеялом с белым отогнутым
уголком. Он разделся и лег, потянувшись, как кошка, и весь наполнился тем
блаженством, той дивной, все утоляющей благодатью, которая так сладко поет о
божественном происхождении наших трудов и нашей усталости.
Гриша громко зевал - до слез, но ни за что не хотел засыпать. Завелась в нем
тревога, предчувствие, расплывчатая, но звонкая грусть - на тайном ветру
дрожал ее ледяной колокольчик. Он вылез из раскладушки и тихонечко потащил
ее к Алешиной кровати, шлепая по полу босыми ногами.
- Алеша... ты спишь?
- Не-е-ет! - отвечал Алеша сквозь дрему.
- Расскажи мне сказку, Алеша. Мне страшно, когда я не сплю, а темно.
- Ну, слушай. Слушаешь?
- Слушаю, слушаю! Я весь слушаю.
- Погнался волк за двумя зайцами - и обоих поймал! Притащил за уши зайцев
домой и спать положил в сковородку, чтобы съесть их тепленькими - одного
зайца на завтрак, а другого - на ужин.
"Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, а ужин отдай врагу! Где же я это
прочел, у какого заморского волка? - подумал волк, засыпая на овечьей
шкуре.- Так или иначе, а друга у меня нет - последнего я съел на той неделе.
И врага у меня нет - последнего я съел, когда съел последнего друга. Тоже,
значит, на той неделе. Не с кем мне разделить обед и некому отдать ужин.
Придется всех зайцев самому съесть. Все-таки я очень Одинокий Волк!" - и во
сне он заплакал скупыми волчьими слезами.
Не всегда зайцу весело, когда волк плачет. Иногда волк плачет перед тем, как
зайца слопать. Это он слезами зайчатину по вкусу подсаливает, потому что
волк терпеть не может пресной пищи! И он бы ел траву, капусту, морковку,
одуванчики с лютиками - чего проще? Ни за кем не гоняйся, рви себе травку да
жуй в свое удовольствие! Он бы даже молоко давал и шерсть кой-какую - что
ему, жалко? Но для этого пресная пища нужна, а от нее волку дурно делается и
лютость его возрастает на семьсот шестьдесят процентов - и волк начинает
кипеть! А волки кипят при ста градусах. Зайцы все это в первом классе
проходят, как таблицу умножения, и контрольные пишут в конце каждой
четверти. И все зайцы очень любят пословицу: "За двумя зайцами погонишься -
ни одного не поймаешь!"
А тут погнался волк за двумя зайцами - и обоих поймал. Оба - серенькие, оба
- пушистенькие, оба - ушастенькие. Но один - Трусливый с большой буквы, а
другой - Храбрый с большой буквы. Трусливый Храброму говорит: "Ты тихо лежи,
не дрожи, лапки сложи, притворись дохлым. Волк тебя как негодного и
несъедобного выбросит! И меня вместе с тобой. Тут мы и дадим деру! А он за
двумя зайцами погонится - ни одного не поймает!" Ты слушаешь?
- Слушаю, слушаю! Я весь слушаю.
- А Храбрый Трусливому говорит: "Я не от страха дрожу. Я силу так собираю. Я
весь напрягаюсь, чтобы волка шарахнуть кочергой по лбу! Я не могу
притвориться дохлым, у меня не получится, я очень дрожать буду или от страха
взаправду помру! Лучше я этого волка враз кочергой оглоушу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20