Но это очень мило с вашей стороны.
Ванда сняла ботинки и поставила свою маленькую ножку на стенку белого фарфорового камина.
Она находила, что Ирэн чересчур серьезно смотрит на жизнь, и думала о том, что она, Ванда, не стала бы расстраиваться из-за таких вещей. Теперь, когда Ирэн свободна и ее порабощение кончилось, стоило ли себя чем-нибудь угнетать?
– Слушайте, дорогая, – сказала она. – Поедем со мной в Париж. Развлекитесь туалетами. Мудрецы говорят, что платье – лучшее средство утешения для женщины. Несколько новых шляп сразу улучшат ваше самочувствие.
Она весело взглянула на Ирэн.
– Какая вы милая, Ванда!
– Так едем?
– Я подумаю об этом.
– Это значит, что вы не хотите. Всякий раз, как кто-нибудь из друзей отвечает мне так на мое приглашение, я вычеркиваю его из списка. Ужасно смешная вещь – женская нерешительность. Чем больше женщина обдумывает, тем больше усиливается ее нерешительность.
– Вы сегодня настроены очень философски.
– Как раз в меру… А как, милая, насчет завтрака? Я с удовольствием поглодала бы какую-нибудь косточку.
В эту самую минуту снизу, из столовой, донесся удар гонга.
– Благодарение небу, – сказала Ванда, вставая. Надевая свои сапожки, она раскачивалась перед Ирэн.
За завтраком, основательно подкрепившись, – в то время как Ирэн ничего не ела, – Ванда заявила, что останется на целый день. Наградой ей было восклицание Ирэн:
– Правда, Ванда? Как я рада!
Они вместе вернулись в будуар, где Ванда сразу легла на ковер и пролежала на нем не менее получаса. Закурив папиросу, она спросила Ирэн:
– Как ты находишь свою свободу?
Ирэн полулежала в кресле, с закрытыми глазами, заложив свои гибкие руки за голову. Она выпрямилась и посмотрела на Ванду. Щеки ее покрылись легким румянцем.
– Это великое счастье, – сказала она кротко. – Великое счастье, – повторила она. – Не нахожу для этого другого слова. Вставать утром и знать, что мне не надо идти в комнату больного ровно к десяти часам, где должна читать вслух до без четверти двенадцать. В половине второго я получала свой выходной час с приказом вернуться ровно в половине третьего. Меня осыпали бранью, когда я на минуту опаздывала. Это унижение, для вас непонятное, наполняло шесть лет моей жизни.
– Но у вас был ребенок, Карл. Лицо Ирэн просветлело.
– Да, у меня был Карл, и если бы его не было, я думаю, я не перенесла бы этой жизни.
– Мы охотно бы все навещали вас, но Карл-Фридрих делал это прямо невозможным.
Ирэн встала и начала беспокойно ходить по комнате.
– По ночам, – сказала она внезапно, – когда я, наконец, получала свободу, я иногда спускалась сюда и шагала, шагала взад и вперед. Однажды я даже попробовала выйти в парк. Я чувствовала, что не могу оставаться без движения. Казалось, моя душа проснулась с нестерпимым ощущением ужаса и страха.
Она отвернулась от Ванды.
– Вы не представляете себе, – сказала она, задыхаясь, – какое неизгладимое впечатление оставил у меня первый год моего брака. Тогда-то я по-настоящему узнала дядю Габриэля. Он часто приходил, несмотря на свою занятость, и сидел с моим мужем, выслушивая, как он бранит все и всех так, как это он один умел делать. Но дядя Габриэль не боялся его, как боялись я и большинство других, и я уверена, что Карл-Фридрих очень любил его. Но он не хотел его видеть перед смертью. Он даже отказался его принять. Дядя Габриэль обыкновенно сидел со мной и болтал о самых простых вещах, рассказывая мне самые забавные истории, так что я на время забывалась.
В ее голосе послышались слезы.
– Он был единственным человеком, единственным существом, с которым я могла разговаривать.
Ванда сидела лицом к огню, обхватив руками колени.
– Да, это старик ангельской души, – сказала она. – С ним чувствуешь себя совсем легко и просто. Как он был рад, когда Тео вернулся… Ирэн, я не хочу быть надоедливой, но, ведь, правда, Тео ужасно милый. Подумайте, как рад был бы дядя Габриэль, если бы вы в состоянии были… изменить ваш взгляд на брак. Тео действительно очарователен, вы это знаете. Я уверена, что он уже много лет вас любит.
Ирэн всплеснула руками.
– Вам, которая была счастлива в замужестве, – сказала она с горечью, – легко других уговаривать, но я ее испытала, эту жизнь, и достаточно настрадалась. Ванда, мне двадцать шесть лет, и я еще никогда не жила настоящей, свободной жизнью. Если я снова выйду замуж, это будет просто потому, что не смогу жить без человека, которого полюблю, а вовсе не потому, вовсе не потому… – она запнулась, – не потому, что другие найдут этого человека подходящим и милым. Я готова лучше умереть, чем снова выйти замуж за человека, которого я не люблю, не люблю истинной любовью. Так как я всегда казалась забитой, несчастной, вы все, наверное, решили, что мне не дано сильно и глубоко чувствовать. – Она нервно рассмеялась. – Возможно, что вы были правы, возможно, что так и было до смерти Карла-Фридриха. Но на днях ночью я проснулась. И я вдруг почувствовала, что моя молодость, моя жизнь, мое счастье еще не ушли от меня. Жизнь ждет меня, и я не знаю еще, что она несет мне. Но моя душа раскрыта для нее. Вы не представляете себе тех маленьких радостей, которые наполняют сейчас мою жизнь. Я так счастлива, что могу сама заказать чай, что этот чай – мой, в моем собственном доме, что ни одна душа в мире не может войти и приказать мне что-нибудь сделать. Иногда вечером я надеваю бальное платье и танцую одна в своей спальне. Я не танцевала уже годы. Я начинаю снова свою жизнь с того момента, на котором она остановилась восемь лет тому назад.
Ванда положила свою маленькую руку на тонкую белую руку Ирэн, оставшуюся лежать на черном платье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79