Она ощущала какую-то странность
в своем теле: ее нервы вибрировали, а мускулы сокращались, словно она
потеряла контроль над ними. Ей захотелось заглянуть назад в пещеру, чтобы
еще на одно мгновение увидеть внушительные фрески, черный камень и
идола-хранителя, но проход был таким узким, что не позволил повернуть
голову, и она начала отползать назад - туда, где доктор Водантис дожидался
ее, по направлению к миру безумия и загрязнения, преступления и
жестокости.
Голоса исчезли, но в глубине души еще отдавалось эхо, снова и снова,
снова и снова.
Электрическое пламя синего цвета мелькнуло на короткий момент перед
глазами женщины, и она начала возвращаться по туннелю обратно, туда, где
ее ждали мужчины.

2. ВЬЕТНАМ, 1970
Он был привязан за запястья и лодыжки грубой проволокой к койке.
Обнаженный и распростертый, он лежал на жестком покрывале и ждал.
Пот сочился каплями и стекал струйками по всему его телу, и от этого
койка под ним была такой же сырой, как та нора, заполненная дождевой
водой, в которой он укрывался, пока мортиры не разорвали все джунгли
вокруг него в черные клочья. Но это было хуже, потому что не было способа
узнать, когда упадет следующий снаряд и какую цель он поразит. Одного за
другим их извлекали из бамбуковых клеток: Эндикотта, Литтла, безымянного
капрала, у которого была дизентерия и который все время плакал, Винзанта,
Дикерсона и теперь его. Он не хотел быть последним. Он хотел бы, чтобы с
этим было покончено, потому что он слушал их крики, когда их кидали
обратно в клетки, словно кули, заставляя их стонать и плакать или
содрогаться всем телом, словно зародыши, чтобы избежать невыносимой
реальности пытки.
Он молился Богу, чтобы он не был последним. Но услышав его молитвы,
Господь, должно быть, рассмеялся и отвернулся от него.
Потому что настало время одиночества и ожидания.
Он попытался привести в порядок свои воспоминания, снова пережить их,
чтобы увести свое сознание прочь из этой темной хижины, построенной из
досок, окрашенных в черный цвет, и замаскированной зеленой сетью так, что
она сливалась с джунглями. Он увидел лица матери и отца, сидящих в
передней комнате их маленького домика в Огайо; снег, медленно падающий за
окнами, рождественскую елку, только что срубленную и блистающую в углу
украшениями. Его брат... нет, Эрик был мертв в том году, но все равно
введи его в воспоминание, сделай все правильно, так, как это должно было
быть. Как они пытают тебя? Побои? Введи Эрика в комнату, пусть он сядет у
огня, он любил это делать, пусть хлопья снега, приставшие к его волосам и
свитеру, медленно стаивают. Пусть огонь бросает свой отсвет на его лицо и
на лица отца и матери. Нет, не побои. Других ведь не били, не так ли? По
крайней мере не там, где проступали раны и шрамы. Воспоминание о
рождественской елке расшевелило более свежие воспоминания. В том году его
мать вязала зеленый свитер ему в подарок. Хотя он и знал, каким будет
подарок, она завернула его в коробку с золотыми трубами на оберточной
бумаге. Теперь пересчитай все трубы. Один. Два. Три. Но если они не били
тебя, тогда как это было сделано? Он не видел пальцы у других; загоняли ли
бамбуковые колючки под ногти или это было только в черно-белых военных
кинофильмах? Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь труб. Отсвет огня лижет
стены. В то утро далеко в лесу он и Эрик помогали своему отцу рубить
дрова. Отец опустился на колени в снегу и показал ему тропу, которую
выбрал олень, она вела под защиту холмов. "Прогресс заставляет их бежать",
- сказал отец. - "Они знают, что города пожирают землю лесов и что это
неправильно". Как же они тогда делают это? Зачем же они забрали его
одежду? Почему они заставляют его ждать?
В свете огня Эрик - мертвый Эрик - очень медленно поворачивает
голову. Его глаза белые и наполненные жидкостью, как светлые глаза той
оленихи, которую отец однажды застрелил по ошибке в золотые дни осени. Его
глаза невидящие, но они все же просверливают души как шрапнель и открывают
секреты, таящиеся там.
"Ты сделал это", - говорит Эрик шепотом. Огонь потрескивает сзади
него, словно звук, который издается при захлопывании стальной ловушки или
колючая проволока, когда она лопается и вы понимаете: Пресвятой Боже, я
попался. "Вы убили меня, потому что вы знали. Вы убили меня, и я не
позволяю вам когда-либо забыть это". Это мертвое, знакомое и в то же время
ужасное лицо ухмыляется. Зубы испачканы могильной землей.
"Хватит, Эрик, - тихо говорит мать, поглощенная своим вязанием. -
Прекрати этот разговор. Давай хорошо встретим Рождество".
Человек на койке задрожал, плотно закрыв глаза, потому что его усилия
избежать пытки превратились в более глубокую, более ужасающую пытку,
которую они могли когда-либо выдумать. Он потряс головой из стороны в
сторону, пытаясь избавиться от заслонивших реальность образов. И они,
словно картины, нарисованные исчезающими чернилами, начали растворятся в
тумане.
- Лейтенант Рейд?
Эван сразу узнал этот мужской голос, принадлежавший вьетконговскому
офицеру, высокому и гибкому, носившему всегда чистую форму, у которого
вызывало отвращение даже подходить близко к пленникам, покрытым грязью. Он
улыбался колючей улыбкой и глазами мог просверливать сталь: Улыбающийся
Джентльмен, прозвал его Дикерсон.
Теперь этот человек появился в поле зрения Эвана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19