Анна вела себя, как настоящий мальчишка-сорванец, однако я и не думала ругать ее, напротив, мне было приятно видеть, что хоть здесь она ненадолго может вырваться из тесных рамок приличия, предписанных укладом Мельбурна. Чулки ее порвались, руки были все в порезах от острой травы. Над правым глазам красовалась большая распухающая шишка, полученная от удара о край клумбы. Сейчас ее вид и поведение совершенно не соответствовали тем манерам, которые мечтал воспитать в ней дедушка Лангли. Но зато она была на вершине счастья и старалась ни в чем не отставать от своих братьев. Даже если приходилось переживать поражения, она делала это далеко не так бурно, как в свое время ее мать.
В конце прогулки мы набрали огромный букет роз для моей спальни.
– Расскажи нам, пожалуйста, про бабушку, – попросил Джеймс, – дедушка рассказывает о ней каждый раз, когда мы сюда приезжаем.
Мы уселись возле нарядной, совсем незловещей могилы, приютившейся в самом углу розария, и я начала придумывать разные истории про женщину, которую на самом деле никогда не видела и не знала. Кое-что я, правда, помнила из отдельных разговоров с Джоном Лангли и рассказала им про те далекие времена, когда бабушка только приехала сюда, а здесь еще не было ни церквей, ни могил… Я рассказывала про сам этот дом – как его строили, как расчищали землю под фундамент, как привезли сюда первых овец и лошадей, как дедушка привез из Англии дубовую мебель, как он сначала спланировал, а потом засадил этот сад, чтобы бабушке было где гулять. Чем дольше я говорила, тем больше они успокаивались и затихали, и их утреннее буйство постепенно уступало место усталой сонливости. Когда тени деревьев вытянулись вдоль оврагов, дети сами с удовольствием устремились в дом, теперь уже такие же приличные и послушные, какими всегда были в Мельбурне.
Роза вернулась, когда уже почти совсем стемнело. Я сидела в гостиной и из большого двустворчатого окна наблюдала, как медленно погружаются в темноту огороды и только далеко, над горизонтом, еще мерцает бледное сияние, соседствующее с пурпурной полоской, оставшейся от красочного заката. Деревья, видневшиеся к востоку от огородов, на фоне угасающего неба казались совсем черными. Я услышала, как кто-то идет по тропинке, ведущей от конюшен, и узнала легкие шаги Розы. Вот они достигли гулкой веранды, и наконец появилась она сама, такая же черная на фоне неба, как и деревья перед домом. Видя лишь ее силуэт, я не могла различить выражение ее лица, и только по тому, как она изящно повернула голову, чтобы посмотреть на меня, узнала знакомую повадку и очаровательный изгиб шеи.
– А, Эмми! Мне уже сказали, что ты приехала. – Она сделала несколько шагов в глубь комнаты. – Ты прибыла в качестве моего тюремного надзирателя?
– Никто не собирается за тобой надзирать, Роза.
Она бросила на стол кнут, а сверху на него шляпу. Затем в гневе повернулась ко мне.
– А может быть, шпионить за мной? Признавайся, тебя для этого послали?
– Том решил, что тебе здесь будет плохо… одной.
– Я здесь с детьми. А больше мне никто не нужен.
– Никто? Совсем никто?
– Никто из этого скопища ханжей! С меня уже хватит их постных нравоучений. Я поступаю всего-навсего так, как делали бы и они, если б у них хватило на это мужества. Они просто завидуют мне, потому что я свободна.
– Свободных людей нет. В свободу верят только дураки. – Я поднялась и прошла мимо нее к двери. Теперь я почти не видела ее в подступившей темноте, но за лампой идти не собиралась. – А я и не буду читать тебе нотации. И ничего не собираюсь делать – палец о палец не ударю, пока ты сама меня об этом не попросишь.
Так продолжалось всю неделю. Роза сразу же после завтрака уезжала верхом и возвращалась только на закате. Она отказывалась брать с собой грума и никогда не сообщала, куда направляется, но все догадывались, что она ездит в Росскоммон. Догадка подтвердилась окончательно, когда сплетню принесли слуги из самого Росскоммона. Я чувствовала вину перед Ларри и Кейт за то, что даже не попыталась остановить ее. Но Роза переживала период какого-то сумасшествия, который должен был или сам выгореть дотла, или прерваться каким-нибудь более сильным впечатлением. Каждый день я с нетерпением ждала возвращения Джона Лангли.
В глубине души я даже была рада, что Роза уезжает, оставляя меня с детьми. Никогда еще у меня не было возможности так беспрепятственно и близко общаться с ними. Как обычно, я преподавала уроки Анне и Джеймсу, а с малышами даже начала учить буквы и несложные слова. Уезжая второпях из Мельбурна, Роза не подумала, что следует взять гувернантку, поэтому повод для моего присутствия здесь был неоспорим; однако я понимала, что все это продлится не слишком долго, поэтому в полную силу наслаждалась представившейся возможностью лелеять и холить мои сокровища. Все, за что бы мы ни брались, было пронизано ощущением праздника. Уроки проходили в тенистой части веранды, где из окна открывался вид далеко простирающихся пастбищ; в полдень мы заканчивали занятия и после этого почти каждый день устраивали пикник на берегу ручья, протекавшего за домашним огородом. Там мы сбрасывали туфли и чулки и принимались гулять босиком по дну ручья, стараясь следить, чтобы никому не встретилась змея. Иногда малыши не выдерживали и засыпали где-нибудь в теньке, утомленные жарой, долгой дорогой и неистовым плесканием в ручье. После обеда всегда было самое сонное время – воздух звенел от жужжания насекомых, а у горизонта висело густое марево зноя. Здесь я почти забывала о том, что где-то существуют мой магазин, офис и черные шелковые платья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139