И если бы не большевистские происки…
Словом, меня послали в нокдаун, и я выгадывал время, отчаянно силился подняться, выпрямиться, навязать ближний бой, вообще заново освоиться на ринге. Спрашиваю: «Как вас зовут?» Отвечает: «Глэдис».
Минуту– другую помолчали. Оба. Потом она мне: -Простите, сэр, вам налить чаю? А я ей: – Да. Непременно.
Вот и все, ясно? Ни слова про морской берег. Ни про что ни слова. «Непременно» – и все. А она: – Отлично, сэр, – только и сказала.
Чувствуете деликатность? «Ого, – думаю, – в девчонке говорит порода!» Я ведь большой демократ, заметьте. По крайней мере, был. «Не иначе, – думаю, как молоденький хват офицерик болтался возле коттеджа, где ты родилась, милашечка!» Ей этого, разумеется, не сказал. Тем более-может, и не офицерик, а дипломатик. «Отлично, сэр» – ишь ты!
И все. И ушла. Наверное, пошла к себе в комнатку на антресоли. Я остался один у камина глядеть на огонь, вылитый герой пьесы.
Слышу, Адела поднимается по лестнице. «Бог ты мой, – думаю, – а как же Адела?» Я про нее забыл. «Еще и дети!» Славные, неиспорченные мальчишки. «Боже, – думаю, – а Каррингтон-Джоунзы?» Жутко стервозная баба. Язык острее непальского клинка. Вспомнил старого генерала из «Притона-в-Лакх-нау» – отменный старик! Вспомнил полк, офицерский клуб: огонь ребята, веди их маршем в пекло и обратно? Что они скажут? Вспомнил, как я прошел раунд за восемьдесят ударов. Вспомнил типа по фамилии Падлоу: выпивал с ним однажды у стойки в Чатна-клубе. С тех пор ни разу его не видел. Его-то я почему вспомнил?
Но Адела никак не шла у меня из головы, а моталась туда-сюда вместе с прочими. И в глазах мираж, да не вверх ногами, а натурально: маленькая богиня, вроде как на берегу. Попробуй тут сосредоточься.
Сказать, какие слова пришли мне тогда на ум? «Твой ход!» Но разбить женское сердце, исковеркать жизнь, и кому – Аделе, старому товарищу? Нет! Я вспомнил, как однажды в Чандрапуре мы нашли в постели кобру. Другое дело, конечно, а все-таки тоже связывает, сами понимаете. Только что такое кобра против богини? Да если бы не эти чертовы агитаторы…
Я крепился изо всех сил. Избегал ее все воскресенье. Наутро вышел в холл – она там, подметает лестницу. С щеткой и совком. Ну и сами понимаете. Адела была в гостиной.
– Адела, – говорю, – мне надо в город, повидаться с Дикки Уизвергом.
Она учуяла неладное. Дикки Уизверг мне особо нужен, когда я попадаю в переделку. Мы с ним бывали в крутых переделках.
– Езжай, – говорит. – Возвращайся в двадцать сорок пять.
– Ладно, – говорю, – буду к сроку. Поехал в город, отправился к Дикки. Рассказал ему все и говорю: – Надо делать выбор. А у меня не хватает духу. Он говорит: – Рекомендую компромисс. Я говорю: – Что?
Он вроде как подмигивает. И говорит: – Слова нет, так и спору нет.
Я говорю: – Что? Он говорит: – Что глаза не колет, то и сердце не печалит. Я говорю: – Дикки, мы с тобой побывали в крутых переделках. Но ты, оказывается, грязный и мерзкий циник. Ты не знаешь, что такое порядочная женщина, и лучше бы я с тобой ни в каких переделках не бывал.
Вышел от него и вспомнил про Свини Гавкинса. Свини в нашем клубе на руках никогда не носили, это уж точно; но я почему-то подумал, что Свини – тот самый, кто мне нужен: такая была интуиция. Я его разыскал. Рассказал ему все.
– Джек, – говорит он, – тут нечего и думать. Дело ясное как день. Карты сданы – твой ход.
Замечаете? Те самые слова, что пришли мне на ум. Я понял, что он прав. И пожал ему руку.
– Свини, – говорю, – мы с тобой почти что ни разу не бывали в крутых переделках, но если я снова попаду в переделку-надеюсь, ты будешь рядом.
Вернулся домой. Пошел поглядел на нее – для пущей надежности. И позвал Аделу в логово.
– Адела, – говорю, – держи марку. Ты – дочь солдата.
Она говорит: – Да, Джек. И жена солдата.
– Это, – говорю, – верно. Пока что так. Она говорит: – Не хочу верить, что у тебя другая женщина.
– И не верь, – говорю. – Это богиня. Она говорит: – Понятно. Значит, теперь я всего лишь мать двух сыновей солдата.
– Славные, неиспорченные ребята, Адела, – говорю я. – Как пара горячих, породистых, резвых терьеров.
Она говорит: – Да, неиспорченные. Они должны остаться со мной, Джек. И остаться неиспорченными.
– Бери их, Адела, – говорю я. Она говорит: – Держи марку, Джек. Их надо послать в подходящую школу.
– Да, Адела, – говорю я.
Она говерит: – И надо, чтобы из школы они возвращались в подходящий дом. К подходящей матери. Знаешь, как они меня называют? – и при этих словах чуть не сорвалась. – Они меня называют «наша пригожая мать». Я ведь не смогу быть их «пригожей матерью», Джек, в штопаном прошлогоднем платье, как ты думаешь?
– Хорошо, – говорю я. – Мне ничего не нужно. Я буду жить на Вайкики или где-нибудь в тех местах. У моря.
Она говорит: – Надо, чтоб тебе хватало на табак, Джек.
При этих словах я чуть не сорвался.
Потом, конечно, пришлось иметь дело с ее семьей, с ее юристами, от всего отказываться, лишаться всяческих прав, да еще эта Каррингтон-Джоунз – жуткая стерва, – в общем, нахлебался. Я держал марку, подписал все бумаги, слова лишнего не сказал, дома глядел строго под ноги – не хотел путать в эти дела маленькую богиню. Ее время настанет – на Вайкики или где он там, этот берег.
Под конец они вынесли всю мебель. В моем логове остались только кубок за поло, клюшки для гольфа и я. Не важно – сейчас мы пулей на Вайкики, в те места. Черт побери, знаем мы, по чьей указке орудуют эти прихвостни. Антианглийская деятельность!
Я позвонил Глэдис. Она явилась. Я взглянул на нее. И вдруг слова так и посыпались. Случалось вам видеть накат огневого вала перед наступающим батальоном лучших созданий божьих?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148