- Мы этому Сучкову еще покажем! Таня, Танечка! крикнул он своим знаменитым бархатным баритоном в закрытую дверь.
Секретарша неслышно, как тень, возникла в дверях. Все знали: она влюблена в шефа. И он знал. Потому и позволял себе вызывать ее не только по делу: для Танечки каждая встреча с ним была счастьем. Да и как же ему не знать, не сочувствовать: у самого дочка на выданье, как бы так же вот не влюбилась в кого ни попадя.
- Танечка, посмотрите!
Таня, зардевшись, взяла из драгоценных рук журнал. Взглянула, покосилась на Лизу - испуганно, сразу насторожившись.
- Поздравляю, - пролепетала она.
Михаил Филиппович с запозданием спохватился: "Ах, не надо бы... ну да ладно..."
- Вот какие у нас студенты, Танечка, - виновато сказал он, в который раз дав себе честное благородное слово перевести Таню куда-нибудь от себя подальше. - Идите, девочки. Обе идите. Через час у меня совещание. И вот что, Танюша, позовите ко мне Ларису Витальевну, с персидской кафедры.
Решение пришло внезапно, как озарение: ему поможет Лариса! Ей он мог сказать все - они ж с одного курса, вместе учились, и она когда-то дружила с Ритой, его женой. Пусть придумает, куда перевести Танечку - так, чтоб девочка не обиделась и не потеряла в зарплате, и без того мизерной.
- Ну, что случилось?
Лариса, как всегда, ввалилась в кабинет шумно и энергично, широко распахнув и с размаху захлопнув за собой дверь.
- Садись и слушай, - понизив голос, произнес Михаил Филиппович, покосившись в сторону "предбанника".
- А почему так таинственно? - еще громче спросила Лариса.
- Ты можешь говорить тише? - поинтересовался Михаил Филиппович.
- Могу, Миш, если надо, - решила Лариса. - Накурил, надымил... Открой-ка форточку, знаешь ведь, что у меня сердце.
- У всех сердце, - справедливо заметил Михаил Филиппович, взял стул и сел рядом с Ларисой. - Так вот, насчет сердца, вернее, сердечных дел... Тут надо помочь одной девушке. Помочь деликатно, чтоб не обидеть...
- Ах ты, старый волокита, - засмеялась Лариса. - Опять кого-то в себя влюбил.
- Ларка, - с досадой воскликнул декан, - ты же знаешь: я тут ни при чем!
- Знаю, знаю, - смягчилась Лариса. - Ты у нас верный муж и счастливый отец. Как влюбился на первом курсе, так и женился. И всю жизнь: Рита, Рита... Как-то даже несовременно.
Она взглянула на Мишку с веселой досадой: хорош и сейчас, а уж тогда-то... Повезло Ритке!
- Ну, давай рассказывай...
"И эта ее рука, трепет ресниц, и дрожание пальцев..."
- Хотя нет, "дрожание" не годится, - пробормотала Лиза, и мужик из Воронежа, сидевший рядом в метро, кинул на нее удивленный взгляд.
"Странные люди живут в Москве, - в который раз подумал он. - Такая симпатичная, а никого вокруг не замечает, думает о чем-то своем. Черт, какие глаза! Какие волосы..."
- Простите, вы что-то сказали? - учтиво обратился он к Лизе, но она уже встала и пошла к дверям.
"Ну и не надо, - не обиделся гость Москвы. - Там, в гостинице, есть и получше".
А Лиза уже шла к Манежу, глядя под ноги, стараясь не ступить в лужу. Здесь, в центре, вовсю правила бал весна: струились тонкие ручейки, пробивая себе дорогу сквозь жесткий, ноздреватый, таящий под солнцем снег, лихо, по-весеннему неслись машины. А у них, на Ленгорах, было тихо и снежно, и, приезжая из общежития на Моховую или в "Интурист", Лиза всякий раз поражалась этому внезапному переходу из зимы в весну.
"Гонимы вешними лучами, с окрестных гор уже снега..." Как странно... Этот далекий араб, этот неизвестный Джебран - даже портрета не было в книге, и Лиза все старалась представить его - творчеством своим, своей удивительной прозой повернул ее к русским поэтам, которые не перечитывались ею со школьных лет. Теперь они то и дело всплывали из глубины, омывая душу, как волны, и Лиза чувствовала себя счастливой.
Она вообще так теперь чувствовала после долгого периода глухой печали. Золотые купола Кремля - счастье, эссе Джебрана, поэзия Пушкина, запах весны... Даже воспоминания о Жане перестали ее терзать, хотя она часто о нем думала. Его нежность, ласки, их немногие ночи... Было ли это? Было, было... Пришла весна, и он снова оказался с ней рядом, она даже рассказывала ему о своих делах, с ним советовалась. Но плоть ее не тосковала, не мучилась. Может, потому, что Лиза не превратилась еще в настоящую женщину? Или потому, что все в ней накопившееся уходило блаженно и утомленно - в переводы, над которыми она сидела до позднего вечера, и просто отдых уже и был верхом блаженства и высшей наградой?
Вот и сегодня, добравшись до Ленинских, сбегав в столовку, зажгла настольную лампу и уселась за стол. "Трепетание пальцев..." Нет, не то: выше уже есть о ресницах - "трепет". И к тому ж, "трепетание" отглагольное существительное, а они ей не нравились: скучно, неинтересно. Так что же с пальцами делать?.. Так ничего и не придумав, оставив для ускользающего слова чистое место, Лиза доперевела эссе - потом она долго будет еще над ним колдовать, - сладко потянулась, закинув руки за голову, встала, надела самую длинную и теплую ночную рубаху - от длительного эмоционального напряжения ей стало холодно - и нырнула в постель.
- Как тепло... Как уютно... - промурлыкала Лиза, блаженно сворачиваясь под одеялом в клубочек, и мгновенно заснула.
Что-то приснилось ей очень хорошее, потому что встала она, радуясь всему на свете: яркому за окном солнцу, законченному вчера, пусть и вчерне, переводу, плосковатым шуткам, которые с утра пораньше отпускало для своих слушателей неизменно бодрое радио. Сегодня всего две лекции, можно и не ходить, а сбегать в парикмахерскую, подстричься, но стыдно подводить Михаила Филипповича:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125