У возраст, и воспитание, и самый характер Браницкого заставляли его относиться, если не с полной холодностью, то с достаточным равнодушием ко многим даже очень важным вопросам; он смотрел на разрешение их свысока, по-барски, с рыцарским стоицизмом.
Однако, в тех случаях, где было задето его личное самолюбие, можно еще было разогреть соответствующим способом остывшую кровь гетмана. Антагонизм Чарторыйских казался ему дерзостью.
В маленьком кабинете нижнего помещения дворца, называвшегося Лазенками, где собирались по вечерам самые близкие приятели, раздавались угрозы по адресу фамилии; в салоне о них старались не говорить и не вспоминать.
Приближался день св. Яна, когда обычно в Белосток наезжало множество гостей; и гетману, собиравшемуся выступать в качестве монарха, было о чем подумать и привести в ясность... Немалый труд ожидал магната, не любившего серьезной работы.
Гости привозили с собой пожелания всего лучшего, поклонение, целый запас любезных и сладких слов, но, кроме того, здесь многие из них запаслись различными планами, проектами, просьбами о протекции и посредничестве и т.д. Гетман хорошо знал, какое бремя упадет на его плечи...
И, может быть, для того, чтобы уйти от неприятных впечатлений, он охотно искал развлечения в разговоре о самых легкомысленных вещах - чаще всего о прекрасных дамах и даже о субретках.
Такие разговоры, происходившие в мужской компании, приводили его даже в веселое настроение; он бывал очень оживлен за обедом, но, оставшись наедине с самим собою или с домашними, тотчас же становился молчаливым и угрюмым.
Уже несколько лет это настроение гетмана тревожило тех, кто лучше других знал его. Тем, кто видел его только в салоне, среди многолюдного и парадного общества, он неизменно казался человеком высшего света, с полным самообладанием относившимся ко всему, что могло с ним случиться в жизни.
Печаль и страшное утомление овладевали им всецело только тогда, когда никто из посторонних не мог его видеть.
Он так владел собой и так привык к своей роли, что вместе с парадным платьем к нему возвращался и тот тон высокого представительства, который никогда не изменял ему в салонах.
Утро приносило с собой печаль и тревогу, которые потом разгонялись, как облака солнцем, различными удовольствиями. Постепенно и, как будто нехотя, он приходил в хорошее настроение.
Камердинер его - француз, носивший банальную фамилию Lafleur'а, обыкновенно входил первый в спальню гетмана; за ним наступала очередь доктора Клемента осведомиться о здоровье своего высокого пациента.
И в этот день гетман пил еще в постели свой шоколад, когда с обычной своей усмешкой вошел француз.
Браницкий очень любил его. У него было много приятелей, которым он верил, но ни к кому из них он не испытывал такого доверия, как к доктору. Уже несколько лет Клемент состоял при дворе, а ни разу еще не злоупотребил этим доверием.
При виде входящего доктора, камердинер на цыпочках удалился.
Лицо гетмана показалось в этот день доктору еще более пасмурным, чем всегда. Он подошел к кровати, и гетман, указав ему на кресло, попросил его придвинуться к нему поближе.
Взглянули друг на друга. Браницкий, словно угадав по лицу доктора, что он принес неприятное для него известие, отвернулся.
- Ну, как же? - тихо спросил он.
- Егермейстер умер, - коротко ответил Клемент.
Гетман с испугом взглянул на говорившего.
- Умер! - тихо повторил он.
- Я сделал все, что было в моей власти, - силы истощились, жизнь угасла...
- Что же будет с этой несчастной? - с живым сочувствием заговорил Браницкий. - Я уполномачиваю тебя придти ей на помощь. Ты знаешь, что ни она, ни он не примут помощи от меня; ты...
- Предвидя катастрофу, - отвечал Клемент, - я заставил сына, который как раз подоспел приехать из Варшавы, взять от меня под видом займа сто золотых.
- Пусть кассир вернет тебе их! - воскликнул гетман. - Значит, первые необходимые расходы на похороны будут покрыты, но что же дальше?
- Я ничего не знаю, - тихо отвечал Клемент, - поеду туда сегодня и узнаю все. Насколько я понял из разговора, юноша надеется пристроиться в Варшаве... И я боюсь, как бы его не перетянула к себе фамилия; он что-то упоминал о князе-канцлере...
Лоб гетмана нахмурился, но он не сказал на это ничего и неожиданно спросил:
- А где будут похороны?
Клемент, словно испугавшись этого вопроса, подхватил торопливо:
- Но ведь ваше превосходительство не думает...
Гетман пожал плечами, как бы удивляясь, что он еще сомневается.
- Я хочу знать, где его похоронят, чтобы предупредить ксендзов, что все расходы я беру на себя, и что фамилия не должна знать об этом.
- Это тоже надо сделать осторожно, чтобы вдова не догадалась, добавил доктор.
- Дорогой мой Клемент! - возразил гетман. - Я вижу, что ты или считаешь меня большим простаком, или боишься, что я уж от старости совсем поглупел.
Доктор хотел было оправдываться, но Браницкий, не давая ему говорить, продолжал:
- Дорогой Клемент, поверь мне, что, если я иногда и кажусь на вид отупевшим, потому что на голове и на плечах у меня лежит слишком тяжелое бремя, то я на самом деле еще не утратил ни чувства наблюдательности, ни память.
- Ах, ваше превосходительство, - прервал доктор.
- Я сделаю все, что должен сделать, и притом самым приличным образом, - со вздохом сказал гетман. - А ты, мой дорогой Клемент, поезжай туда, сделай, что можешь, и привези мне известия о них.
Клемент хотел было оправдываться в том, что он никогда не был дурного мнения о гетмане, но вошедший камердинер принес привезенные с эстафетой письма из Варшавы и доложил о прибытии старосты Браньского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101