Мимо, тяжело дыша, пробежала Сильви. Кажется, она ничего вокруг себя не замечала. Жакоб медленно последовал за ней по направлению к дому.
Позже Сильви лежала на смятой постели в предвечерних сумерках. Лучи заходящего солнца, проникая сквозь жалюзи, расчерчивали ее тело прутьями тюремной решетки. Сильви беспокойно металась на кровати, слыша доносившиеся из прошлого голоса.
– Все будет хорошо, – говорила бабушка. – Он вернется вечером, как обещал. Твой отец всегда держит слово.
– Но почему он ушел? Только из-за того, что я больна? У меня же был день рождения! Целых четыре года! Я знаю, это мама его заставила, – тихим, плачущим голосом говорила маленькая Сильви.
У нее был жар, она только что проснулась после кошмарного сна.
Спокойный голос бабушки убаюкивал девочку, рука приятно холодила лоб.
– Папа уехал вместе с мамой. Когда они вернутся, то привезут с собой маленького братика. Ты будешь с ним играть.
– Я не хочу, чтобы они уезжали. И никакой братик мне не нужен. И мама мне тоже не нужна. От нее плохо пахнет! – капризничала Сильви.
– Ну что ты выдумываешь? Ты теперь пошла на поправку. Скоро сможешь вставать. Я дам тебе хлеба с вареньем, ты наденешь свое белое платьице. А там и папуш вернется.
– Папуш, где ты?
Сильви открыла глаза. В полумраке возле ее постели кто-то сидел. Темные вьющиеся волосы, нахмуренный лоб, встревоженные глаза, широкие плечи. Длинные ноги, закинутые одна на другую. Это не папуш. Сильви вздрогнула. Все тело было холодным и липким. Она посмотрела на свои ноги – слишком большие. Где она? Сильви снова вздрогнула, и к ней вернулась память.
– Что ты здесь делаешь? – ледяным тоном спросила она, глядя Жакобу в глаза. – И что у тебя с этой женщиной? Она здесь?
Жакоб читал в ее глазах враждебность, но не мог понять, какая Сильви к нему сейчас обращается – маленькая девочка, бредившая во сне, или взрослая женщина, смущающая его своей ослепительной наготой.
– Какая женщина? – тихо спросил он.
Сильви резко села на кровати.
– Какая? – пронзительно переспросила она. – Он еще спрашивает, – обернулась она к невидимым слушателям. – Ее высочество! Госпожа принцесса де Полиньеско. Твоя любовница!
Ее голос сорвался на крик. С резвостью тигрицы Сильви соскочила с кровати и влепила Жакобу пощечину. Он схватил ее за руки и сжал изо всех сил. Сильви свирепо смотрела ему в глаза. Потом все с тем же угрожающим видом прыгнула ему на колени и обвила его своими длинными ногами. Ее упругий бюст прижался к его груди.
– Вот так она тебя обнимает? Так?
Она провела ногтями по его плечам, чуть куснула за мочку уха.
Губы Жакоба, истосковавшиеся по страсти за долгие недели, впились в ее уста. Жардин крепко обнял Сильви – и напуганную маленькую девочку, и страстную зрелую женщину.
– Никто меня не обнимает, – прошептал он. – Только ты. В моей жизни никого больше нет.
Потом ценой неимоверного усилия, словно отрывая от себя часть тела, отодвинул Сильви в сторону. Он смотрел в ее синие, как океан, глаза.
– Я люблю тебя, Сильви, – сказал он срывающимся голосом. – Я всегда хочу быть только с тобой.
На ее лице, сменяя друг друга, промелькнули сначала смущение, потом недоверие, боль и, наконец, предвестие улыбки. По щекам Сильви покатились крупные слезы. Жакоб прижал ее к себе и терпеливо ждал, пока она вдоволь наплачется. Это продолжалось до самого рассвета.
В конце той же недели Сильви Ковальская без всяких официальных объявлений – лишь захватив два чемодана с личными вещами – переехала в квартиру Жакоба Жардина. Так началась их совместная жизнь.
7
Даже тем европейцам, кто не был склонен к пессимизму, 1937 год никак не мог показаться лучезарным. В мае предыдущего года на выборах во Франции победил Народный фронт, что послужило причиной всеобщего ликования. Условия жизни рабочих улучшились. Была введена сорокачасовая рабочая неделя, впервые люди труда получили право на оплачиваемый отпуск. Но эта победа демократии стала прямым следствием захвата рейнских земель, перешедших под юрисдикцию Гитлера. Людям умным и осведомленным, вроде принцессы Матильды, давно уже с тревогой наблюдавшей за ужесточением диктатуры фюрера, внимательно следившей за нацистской пропагандой, которая разглагольствовала о новой Европе под эгидой «очищенной» Германии, – этим людям было ясно, что руководитель Народного фронта Леон Блюм со своей болтовней не сможет остановить распространение фашизма и грядущую германскую агрессию. Даже Лига Наций, насчитывавшая в своих рядах пятьдесят два государства, не сумела предотвратить вторжение Муссолини в Эфиопию.
И это было только начало. Незначительный мятеж военных в испанском Марокко, направленный против молодой республики, быстро перерос в крупномасштабную гражданскую войну. Войска Франко, поддерживаемые Германией и Италией, уже несколько месяцев держали Мадрид в осаде, а французское и британское правительство бездействовали. Принцесса Матильда была близка к отчаянию. Цивилизация, в лоне которой она росла и формировалась, была в опасности – ей угрожали разрушительные силы, не подвластные голосу рассудка. Политики были бессильны что-либо изменить.
Принцесса Матильда достаточно хорошо себя знала и потому отлично понимала, что ее пессимизм имеет не столько общественно-политическую, сколько личную окраску. Родственники, друзья, знакомые отдалялись от нее все больше и больше. Они предпочитали не иметь дела с повседневной реальностью. Страхов Матильды они не разделяли. Единственный человек в мире, с которым Матильда могла бы поговорить по душам, – Жакоб Жардин – навсегда ее покинул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111