Егерь шлепнул ее еще раз, и взгляд Сильви случайно опустился вниз. Она увидела, что пуговицы у него на ширинке расстегнуты. Сквозь прореху виднелись волосы и что-то двигающееся.
После третьего шлепка Сильви застонала, но взгляд ее был прикован к тому же месту.
Егерь прошипел:
– Так вот что тебе нужно, курва.
Свободной рукой он спустил штаны, и Сильви завороженно увидела, что его член растет прямо на глазах. У нее подкосились ноги. И в то же время она испытывала странное возбуждение, ощущение своего всесилья. Дыхание егеря стало учащенным.
– Так ты этого хочешь? Ну-ка, погладь.
Это был полуприказ, полумольба.
Сильви дотронулась, как он велел, и ощутила под пальцами нечто похожее на гладкую кость, но только горячую и живую. Эта плоть жила своей собственной жизнью. Девочка ахнула.
– Курва, – повторил егерь и, обхватив ее руку своей лапой, сжал что было силы.
Сильви подняла голову и взглянула ему в лицо. Она поняла, что он сейчас ничего не видит. Его черты были искажены чудовищной гримасой, в которой крайняя степень возбуждения смешивалась с отвращением. Впервые девочке стало страшно. Она выдернула руку и бросилась бежать. Егерь беспомощно захлопал глазами, но тут же опомнился и в два прыжка догнал свою жертву. Он повалил Сильви на землю, прижал всей своей тушей. Задыхаясь, Сильви закричала – ее пронзительный голос разорвал ночную тишину. Огромная ручища зажала ей рот, и в тот же самый миг в самую чувствительную часть ее тела ткнулось что-то огромное и твердое. Последнее, что запомнила Сильви перед тем, как провалиться в черноту, был голос, шептавший ей в ухо:
– Кому скажешь – шкуру сдеру, как с зайца.
Когда Сильви пришла в себя, ее несли куда-то на руках. Она слышала приглушенный голос матери, отца. Да, ее нес папа. Она вдохнула его запах, в котором ощущались аромат лимона и табака. Сильви прижалась к отцу, но он настороженно отодвинулся, словно боялся испачкаться. Сквозь прикрытые веки Сильви украдкой взглянула на отца. Они находились в доме, в тускло освещенном коридоре. Отец смотрел на тело дочери с плохо скрываемым омерзением. Сильви быстро зажмурилась, у нее отчаянно заныло в висках.
– Иди и как следует вымойся, – сказал ее папуш. – Слуги не должны увидеть следов крови.
– Так Стасек говорит, что нашел ее в лесу? – с гневным подозрением в голосе спросила мать. – Он лжет. Я никогда не верила этому твоему егерю!
– Если бы это сделал Стасек, он не принес бы ее сюда, – сердито буркнул отец. – Ты посмотри на нее, она вся в крови!
Папуш, которого Сильви так любила, бесцеремонно бросил дочь на кровать и поспешно шагнул в сторону.
А вскоре ее отправили в школу, в Париж. Она была изгнана из собственной семьи. Сильви сидела на заднем сиденье просторного автомобиля и смотрела назад, на большой дом с круглыми башенками и розовым фасадом. Дом становился все меньше, уползал вдаль. Провожал Сильви один лишь Тадеуш – он стоял перед домом и долго махал ей вслед. Папуш, красивый папуш в белой накрахмаленной рубашке, с наманикюренными ногтями, даже не попрощался со своей дочкой. Больше они никогда не увидятся.
Сильви поплотнее закуталась в купальный халат. Ей стало очень холодно – не столько от ночного воздуха, сколько от страшного воспоминания.
«Никогда не пускай мужчину внутрь своего тела», – говорила бабушка.
Она была права! Стоило одному из мужчин проникнуть в тело Сильви, и она навсегда потеряла своего папуша. Прошло несколько недель, прежде чем ее отправили во Францию, и все это время девочка хотела объяснить отцу, что она ни в чем не виновата, но не сделала этого – потому что боялась вспоминать, боялась егеря, а еще больше боялась глаз папуша, которые теперь отказывались на нее смотреть. Все же она ежеминутно чувствовала исходящее от отца презрение, отвращение, словно дочь вдруг стала запятнанной, нечистой. Вот что происходит, когда впускаешь в себя мужчину. От тебя уходит сила. Раньше папуш смотрел на нее с любовью и лаской, обнимал, целовал, она могла добиться от него всего, чего желала.
И вот с Жакобом все повторилось опять. В глазах Сильви заблестели слезы. Она сама впустила его в себя, он не насиловал ее. Правда, на сей раз близкий человек не стал смотреть на нее с презрением, но она все равно его потеряла. Она утратила над ним власть. Сильви тяжело поднялась с пенька, на котором сидела, и побрела назад к дому. Лицо ее было мокрым от слез, когда она бесшумно открыла дверь в комнату Каролин, приблизилась к постели и легла рядом со своей лучшей подругой.
Той давней ночью, несколько лет назад, когда Сильви лежала одна в темной, холодной спальне монастырской школы, точно так же к ней пришла Каролин. За неделю до этого стало известно об авиакатастрофе, и монахини устроили вокруг «несчастной сиротки» целый переполох. Каждый вечер на мессе школьницы должны были молиться за упокой родителей Сильви Ковальской, дабы их души беспрепятственно попали в рай. Сама Сильви не плакала. Она представляла себе, что родители и брат обзавелись крыльями и летят вверх, на самые небеса, выше архангелов. Ее молитвы прибавляли легкости и стремительности их полету. Но чем больше Сильви молилась, тем забавнее казалась ей эта картина. Временами она начинала хихикать, чувствуя на себе осуждающие взгляды монахинь. Тогда Сильви стала молиться в одиночку. Она уходила в маленькую часовню, простиралась ниц перед симпатичной Девой Марией, немного похожей на ее мать. Но сосредоточиться на молитве никак не удавалось. В голову лезло все время одно и то же: большая дохлая крыса, которую она и Тадеуш однажды обнаружили в амбаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111