Там покрупнее корабли военные о семидесяти пушках строятся в один год, а мастеровых людей при сем полтораста. Вот так надо успевать! И все-таки Осипа Баженина мы будем почитать в высоком чине корабельного мастера. Он того достоин и впредь такое звание оправдает.
Петр обнял и поцеловал сначала Осипа, потом Федора.
Наугощавшись, сделали передышку, пошатываясь и громко, весело болтая между собой, вышли в баженинский сад прохладиться.
Петр шел в обнимку с Осипом Бажениным, и вдруг слышит подвыпивший государь: за решетчатым крашеным забором сада столпившиеся мужики ропотно, сначала тихо и робко, а потом громче и громче, чтобы до царевых ушей дошло, запереговаривались:
– Баженин мужика убил…
– Да, да, мужика убил Баженин.
– Все знают, мужика-то зазря Баженин убил.
– Было дело, Баженин мужика убил.
– Мужика убил!..
Петр слушал, слушал и говорит мужикам:
– Слышу, мужички, слышу… Было бы куда хуже, когда бы мужик убил Баженина. Мужиков много, а Баженин один. Понимать это надо. Спору нет, и мужик бережения достоин, душа человеческая…
Мужики притихли. А царь с Бажениным пошел на пруд подивиться, как там резвятся в живорыбных клетках сиги и нельмы, стерлядь аршинная и полупудовая семга.
– А что, Осип, был случай у тебя с мужиком? Опростоволосился, пришиб, или как? – спросил погодя Петр Баженина и погрозил ему тростью.
– Повинен, ваше величество, мужики правду ропчут. Случилось мне однажды куда-то торопно ехать, а конюх замешкался, не успел вовремя коня в коляску заложить. Ну, я сгоряча-то, не рассчитав, сильно его в висок ударил. Грешен, убил, ваше величество…
– Негоже так. Грех на душу брать, добро бы за вину тяжкую, а ведь ни за что, за пустяк. Неладно у тебя вышло.
Из глубины сада, со стороны запруженной речки Вавчуги, до ушей Петра донесся голос царевича:
– Батюшка, сюда иди, сюда. Здесь потеха…
Вокруг царевича у запруды стояли люди из свиты Петра и хохотали над тем, как голый карлик Ермошка кувыркался в воде, хватая за бока увертливых и скользких тюленей.
– Батюшка, они не кусаются. Нам бы таких в Преображенское…
– Не довезти. Подохнут. Баловство одно. – И пошел опять Петр с Бажениным вдвоем, разговаривая о делах – насчет новых заложенных кораблей.
В небольшой еловой рощице стояла своя, домовая, баженинская бревенчатая церковь, пятиглавая, с шатровой колоколенкой. На главах, крытых лемеховой дранкой, сияли при солнечном закате обитые жестью деревянные восьмиконечные кресты. Время подходило к вечерне, но подвыпивший поп не спешил к службе, да и у гостей баженинских не было молитвенного настроения. К тому же братья Баженины предупредили гостей, что после прогулки на свежем воздухе будет чем поужинать и опохмелиться перед отъездом.
– Давай, Осип, слазаем на колокольню, страсть люблю позвонить, благо сегодня духов день.
Опираясь на длинную трость, украшенную набалдашником из дорогого полупрозрачного камня, Петр крупными шагами пошел к колокольне. Царь, а за ним Баженин поднялись по узкой, зигзагообразной лестнице. Отдышались. Подошли к перилам.
– Экой простор! Так и кажется, напрасно человеку крыльев бог не дал. Полететь бы отсюда… – восхищаясь, говорил Петр, увидев с колокольни распахнувшийся перед его глазами бесконечный – ни конца, ни краю – лесной простор, пересеченный голубым плесом могучей и в этот час спокойной Двины. Отвинтил с трости набалдашник, с другого конца крышечку снял, приставил трость к глазу и повел головой вокруг.
– Далече видно. А все лес, лес и лес. Хвойное море!.. Россия! Где тебе есть подобные страны? У кого такое богатство? Не втуне ныне к Архангельску сто сорок девять кораблей пришло. Стало быть, есть за чем. – Подал трость Осипу Баженину. – На-ко полюбуйся, в каких добрых местах живешь и подвизаешься. Поистине, крыльев человеку недостает… А хочешь, Баженин, весь край сей, сколь глазом отсель окинешь, все, с лесами, полями, лугами и деревнями, что увидишь, – все тебе подарю за добрую службу? Владей и служи мне делом и правдой, все это твое будет…
Умный Баженин понимал, что государева щедрость отчасти от хмельного зелия, отчасти от доброго расположения исходит и оттого, что два новеньких корабля около устья Вавчуги радуют его царскую душу. Тогда Баженин, как повествует предание народное, сказал:
– Куда мне столько, ваше величество, особливо деревни. Не хочу владеть душами человеческими, кои подобием мне равны. Непригоже на вольном севере, где живут такие же потомки новгородцев, как и мы с братом, непригоже нам барствовать. Да и люди здешние, как зачуют над собою такую власть, так и разбегутся на все стороны, А бежать, государь, есть куда, – места здесь недосягаемые. От Карельского Выга, от порожистой Кеми до Урала и во всю Сибирь – сплошные леса. А нашего русского мужика, государь, сердить негоже. Дай ему топор да лошадь, он, где хочет, там и угнездится и заживет… Мне бы, ваше величество, лесу, сколько надобно на корабли, безотказно, и тем я буду предоволен…
– Любы мне твои слова, Осип, любы. Быть по-твоему: дарю лесу вдосталь, безотказно. Трудись без помех. Бывать ли мне еще на Вавчуге, не знаю. Прочих дел и разъездов великое множество. Но хочу, чтобы в Архангельске и без моего навещания все ладилось ладно к обогащению державы. – Петр подошел к среднему колоколу, висевшему на толстой перекладине, ухватился за конец железного языка, раскачал его и огласил окрестность гулким звоном.
На колокольне, стоявшей на взгорье, свежий ветер с Двины чувствовался сильней. Развевались черные Петровы кудри.
– Пойдем-ка, ваше величество, как бы тут не продуло…
– Я непродувной, – ответил царь, – одначе давай спустимся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85