Размахивая руками, он ухватился за грота-штаги, но тут же оказался по пояс в холодной воде. Он услышал резко оборвавшийся испуганный крик Ажарату и увидел ее голову в кипящей пене рядом с яхтой. Потом ее накрыла волна, и она пропала.
Харден кинулся к штурвалу, схватился за него и, развернувшись, стал искать шкоты, оказавшиеся под водой. Мачта лежала на поверхности моря; паруса были наполнены водой, но в любую секунду вес киля мог начать поднимать яхту. Когда это произойдет, придется освободить шкоты, чтобы ветер снова не перевернул яхту.
Шли секунды. Мачта начала подниматься. Харден нашел стаксель-шкот и рывком отцепил его от кипы. Паруса шумно поднялись из воды, и «Лебедь» рывком выпрямился, неистово раскачиваясь. Харден потянул за страховочный линь Ажарату.
Она появилась на поверхности, задыхаясь и отплевываясь. Харден втащил ее в кокпит. Ажарату схватилась за штурвал. Харден пристегнул страховочный линь и поспешил к мачте. Тяжелый генуэзский парус хлопал под жестокими порывами ветра. Харден поспешно спустил его, вытащил парус из воды и затащил в кокпит.
Ажарату, все еще задыхаясь и кашляя, смотрела на Хардена затуманившимися глазами.
— Прости, — произнес он, — выливая воду из складок паруса. — Ты была права.
Ажарату направила яхту по ветру, наполнив им грот, а затем вернула ее на прежний курс.
* * *
— Дни бежали один за другим. Харден регулярно измерял высоту солнца в зените, вычисляя свое положение, и линия, прочерченная на карте карандашом, тянулась все дальше и дальше к югу. Он продолжал держать курс на точку к западу от Кейптауна, но приходилось учитывать направление ветра и надеяться на то, что западные ветры погонят яхту на восток.
Иногда ветер стихал, и «Лебедь» попадал в воздушный мешок, горячий и неподвижный, как в тропиках. И пока паруса хлопали, лишившись ветра, и самый легкий из них опадал как мокрая тряпка, яхта уныло качалась на нескончаемых невидимых валах, которые двигались под поверхностью воды. Валы поднимались, опускались, поглощали друг друга, спеша из далеких антарктических штормовых морей к широким заливам и редким бухтам юго-западной Африки.
Однажды они увидели на горизонте дымок корабля. Харден немедленно убрал паруса и рефлектор радара, словно беглый преступник, опасающийся, что его местонахождение может быть раскрыто. Это был единственный увиденный ими корабль, потому что в поисках попутного ветра они удалились далеко на запад от судоходных линий. Но к облегчению примешивалось одиночество: казалось, что Ажарату этого не замечает, но Харден в конце концов сдался. Используя свои фальшивые позывные, он направил вызов Майлсу через международную радиорелейную станцию в Кейптауне. Израильтянин откликнулся на рассвете.
Харден спросил Майлса о том, где находится «Левиафан». Оказалось, в сотне миль к западу от его обычного маршрута, что было очень кстати; но на самом деле он просто хотел услышать голос Майлса как доказательство того, что они с Ажарату все еще существуют на свете и что из-за ошибок в навигации их не занесло в море мрака на краю земли.
Глава 15
Главный инженер проснулся в темноте, хватаясь за края матраса и не понимая, что изменилось в его мире. По его спине побежали мурашки, и он потянулся к выключателю.
— Боже! — выдохнул он вслух.
«Левиафан» качался.
Корабль наклонился на один бок, затем на другой — движение едва ощутимое, но ошеломляющее одним своим фактом. Главный инженер провел на борту танкера двенадцать дней, и корабль впервые перестал быть равниной, плоской и прямой, как горизонт.
Спутники погоды, как всегда, оказались правы. Шторм, зародившийся около мыса Горн, стремительно мчался через Южную Атлантику. Он был достаточно силен, чтобы поднять в океане такие волны вдали от своего центра.
Когда колокол подал сигнал к завтраку, «Левиафан» качался уже ощутимее, и длинные коридоры в жилой надстройке поднимались и опускались, как качели. На пути в обеденный салон главному инженеру пришлось подниматься по склону, который постепенно становился ровным, а затем превращался в спуск.
К тому времени, когда он заканчивал завтрак, его обоняние чрезвычайно обострилось; его мутило от крупинок сала в колбасе, а кофе отдавало кислятиной. Главный инженер слишком поздно распознал знакомые признаки морской болезни.
Он поспешил в крыло мостика, на свежий воздух. Там было холоднее, чем вчера. Очень-очень далеко на западе маячили, как скалы, большие неподвижные тучи с верхушками в форме наковальни. Воздух был ясным и очень холодным, вода — темно-синей, почти черной, и солнечные лучи падали косо, как зимой, не неся с собой тепла. Ровная поверхность моря дрожала, как желатин, — подводные валы один за другим мчались с юго-запада и все сильнее раскачивали высокий и пустой танкер.
Главный инженер лежал в постели, зная, что нужно подняться и выслушать доклады подчиненных. Воздух в помещении был сперт от запаха масла. Он закрыл глаза, глубоко вздохнул и поднялся, чтобы идти на вахту. Внезапно его желудок сотрясло спазмами, и он бросился в ванную.
Качка все усиливалась, и на следующий вечер, когда главный инженер почувствовал себя достаточно здоровым, чтобы пойти на обед, стюарды поливали скатерти водой, чтобы по ним не скользили тарелки.
Капитан Огилви осведомился о его здоровье. В голосе капитана звучало неподдельное сочувствие. Но главный инженер приписал это всеобщему облегчению от того, что сумасшедший доктор со своей яхтой остался за кормой и через четыре дня им предстояло миновать Кейптаун. Длинный переход в семнадцать дней завершится; еще через две недели они будут в Персидском заливе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127