(Том, наш австралиец, не раз дрался из-за этого, требуя, чтобы даже недруги называли его «Том», а не «Квэйл».)— Я насчет Локки Макгиббона, — вызывающе сказал Коллинз.— Зачем же вы пришли сюда? — сказал отец. — Приходите в контору, там и будем разговаривать.Коллинза нетрудно было сбить с тона.— Видите ли, мистер Квэйл, — заговорил он, видимо заставляя себя быть вежливым, — разговор-то неофициальный, вот мне и не хотелось разговаривать в официальной обстановке.— Тем не менее вы в мундире, — заметил ему отец.Джо Коллинз в 1937 году все еще носил старинную форму австралийской конной полиции: белые лосины, черный мундир, черные сапоги и остроконечную каску. Была у него и верховая лошадь, и каждый год, во время торжеств по случаю Дня АНЗАКа Австро-новозеландский корпус, сражавшийся в Европе в первой мировой войне.

, который у нас больше любого церковного праздника походил на религиозную церемонию, Джо возглавлял парад ветеранов войны, красуясь на великолепной кобыле, точно сошедшей с картины Жерико. Как-то раз, испугавшись городского оркестра, она прянула вбок и едва не сломала себе хребет, но ее спасло то, что Джо был первоклассным наездником.Конный полицейский едва ли может служить символическим образом Австралии: ведь даже в «Вальсе Матильды», подлинном австралийском гимне, выражены не слишком ласковые чувства скваттеров по отношению к конной полиции. Но Коллинза вдохновляла эта фигура старинного блюстителя порядка. Жестокий самодур, пока в седле, он, спешившись, превращался в труса, и мы все разделяли высокомерное презрение, с которым относился к нему отец. Однажды Коллинз пытался затоптать отца копытами своей лошади; это было, когда отец вместе с клиентом, шотландцем-ломовиком, шел выручать двух лошадей последнего, незаконно задержанных полицией. Перепуганный шотландец едва успел увернуться от копыт, но отец и не подумал бежать. Он наотмашь ударил по лошадиной морде и крикнул Коллинзу:— Я вас привлеку к суду за превышение власти, данной вам соизволением ее величества королевы Виктории!..Ни от кого другого Коллинз бы этого не стерпел, а тут пришлось стерпеть: он понимал, что на суде отец из него котлету сделает при помощи законов, по части которых он дока и с которыми даже судьи обязаны считаться.— В мундире-то, может, и правда не стоило, — пробурчал уязвленный Коллинз. — А я вот насчет чего: отдали бы вы Локки его корыто…— Какое корыто? — спросил отец.— Известно какое… Корыто, которое было в доме, что сгорел.— Вы что же, хотите сказать, что это корыто находится у меня?— Кто-то его взял, мистер Квэйл. Локки сказал мне…— Том! — крикнул отец. — Иди сюда с блокнотом и карандашом, будешь записывать все, что здесь говорится. — Он снова обратился к Коллинзу: — Если вы обвиняете меня в похищении корыта, Коллинз, имейте в виду, что у нас существуют законы, карающие не только за клевету, но также за оскорбительные и порочащие высказывания. Том, записывай каждое его слово!— Так вы же отдали это корыто на анализ.— На экспертизу, — презрительно поправил отец. — Да, у меня имеется заключение специалистов, касающееся этого корыта. У меня имеются все фактические данные.— А корыто где?— Том, запиши! Косвенное обвинение в укрывательстве. По собственному его утверждению, он явился сюда в качестве частного лица. Скажите, Коллинз, на каком основании вы требуете, чтобы я указал вам, где находится оцинкованное корыто Локки Макгиббона? В ваших же интересах не советую вам продолжать разговор об этом корыте.— Тьфу, черт! С вами говорить — все равно что воду в ступе толочь! — не сдержал Коллинз вспышки беспомощной злости.— Том, запиши!Отец явно тешился этой сценой, да и мы тоже. Бедняга Коллинз! Никто его не любил, даже Локки, у которого полгорода было в приятелях. Вероятно, Локки просто подкупил его или пригрозил выдать какой-нибудь его грешок. А между прочим, сын Коллинза, прозванный Громовержцем за свою страсть к электротехнике, пользовался всеобщей симпатией. Это был славный малый, очень добрый и порядочный; впоследствии его увлечение электротехникой миновало, он принял духовный сан, и, наверно, из него вышел отличный священник и первоклассный крикетист.— Виноват я, что ли? — почти жалобно сказал Коллинз. — Ведь я только…— Вы только исполняете свои обязанности, — договорил за него отец. — Но в ваши обязанности вовсе не входит врываться в частный дом под предлогом служебного дела и беспокоить и оскорблять подданных ее величества королевы, обвиняя их в нечестных и противозаконных поступках…Тут Джо Коллинз не выдержал и обратился в бегство; готов поклясться, я слышал, как он скрежетал зубами, убегая.— Молодец, папа! — великодушно признал Том, когда мы все вернулись в столовую.— Пфа! — Своим любимым междометием и небрежным взмахом руки отец хотел показать, что не считает одержанную победу чем-то заслуживающим внимания. — Тут и закон ни при чем, — сказал он, словно Коллинз не стоил того, чтобы в споре с ним прибегать к авторитету закона. — Одни слова.Но мать посмотрела на него с грустью и сказала:— Эдвард Квэйл, когда-нибудь этот человек подстережет тебя в темном переулке и убьет.— Если я сам не убью его раньше, — спокойно возразил отец, и это были самые крамольные слова, какие я от него в жизни слышал; ведь они выражали намерение пойти против закона, а это для него было почти то же самое, что пойти против бога.— Силен папа! — снова сказал Том.— Чтоб я не слышал здесь этих словечек! — прикрикнул на него отец, торопясь строгостью уравновесить проявленный вкус к потехе.Выражение «силен» было в ходу у коренных австралийцев, а нам не разрешалось дома пользоваться выражениями такого рода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54