Александр задумчиво слушал навязчивый бой барабана и жалобы гребцов, старавшихся выдержать темп.
— Кажется, этот Мемнон всех напугал, — вдруг заметил царь.
— Не напугал, государь, — уточнил Неарх. — Мы просто рассматриваем возможный сценарий — на мой взгляд, наиболее вероятный.
— Ты прав, адмирал: мы особенно уязвимы и слабы на море, но на суше против нас никто не устоит.
— Пока, — сказал Евмен.
— Пока, — согласился Александр.
— И что? — снова спросил Евмен.
— Даже самому сильному флоту нужны порты, не правда ли, адмирал? — проговорил Александр, повернувшись к Неарху.
— Несомненно, но…
— Ты должен захватить все причалы от Проливов до дельты Нила, чтобы отрезать его от берега, — подсказал Евмен.
— Именно, — не моргнув глазом, подтвердил Александр.
Накануне отправления царь вернулся глубокой ночью в Эги, где принес жертвы на могиле Филиппа и поднялся в палаты матери. Царица не спала и в одиночестве при свете лампы вышивала плащ. Когда Александр постучал в ее дверь, она вышла и обняла его.
— Я никогда не верила, что придет этот момент, — сказала Олимпиада, пытаясь скрыть волнение.
— Ты не раз видела, как я ухожу в поход, мама.
— Но на этот раз все не так. В последнее время мне снятся странные сны, которые трудно истолковать.
— Представляю. Аристотель говорит, что сны — это порождения нашего ума и потому ты можешь найти ответ в себе.
— Я искала, но временами, заглядывая в себя, я чувствую головокружение, как от страха.
— И ты не знаешь причины.
— Что ты хочешь сказать?
— Ничего. Ты моя мать, и ты самое таинственное существо из всех, кого я встречал в жизни.
— Я всего лишь несчастная женщина. А теперь ты отправляешься на долгую войну и оставляешь меня одну. Но тебе было предначертано выполнить нечто необычайное, сверхчеловеческое.
— Что это значит?
Олимпиада повернулась к окну, словно ища образы и воспоминания среди звезд или на лике луны.
— Однажды, до твоего рождения, мне приснилось, что, когда я спала на брачном ложе с твоим отцом, мной овладел какой-то бог, и однажды в Додоне во время моей беременности ветер, шумящий в ветвях священного дуба, прошептал твое имя: Александрос. Все мы рождены смертными женщинами, но некоторых людей ждет не такая судьба, как у других, и ты один из таких, сын мой, я уверена в этом. Я всегда гордилась тем, что я твоя мать, но от этого момент расставания не становится менее горьким.
— Он горек и для меня, мама. Не так давно я потерял отца, ты помнишь? И кое-кто говорит, что видел, как ты надела венок на шею мертвому убийце.
— Этот человек отомстил за жестокие унижения, нанесенные мне Филиппом, и сделал тебя царем.
— Этот человек выполнил чей-то приказ. Почему ты не увенчаешь и его?
— Потому что не знаю, кто это.
— Но я узнаю это рано или поздно и живого прибью к столбу.
— А если на самом деле твоим отцом был бог?
Александр закрыл глаза и вновь увидел, как Филипп падает в лужу крови, увидел, как он медленно, словно во сне, оседает и заметна каждая борозда, которую боль безжалостно прочертила на его лице. И почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.
— Если мой отец — бог, то когда-нибудь я встречусь с ним. Но, несомненно, он не сможет сделать для меня больше, чем сделал Филипп. Прежде чем отправиться в поход, я принес жертвы его печальной тени, мама.
Олимпиада возвела очи небу и проговорила:
— Додонский оракул ознаменовал твое рождение; другой оракул, среди пышущей жаром пустыни, назначил тебе другое рождение для неугасаемой жизни. — Она вдруг обернулась и бросилась ему в объятия. — Помни обо мне, сын мой. Я буду думать о тебе днем и ночью. Мой дух будет тебе щитом в битве, он залечит твои раны, убережет во мраке, снимет порчу, спасет от болезней. Я люблю тебя, Александр, люблю больше всего на свете.
— И я люблю тебя, мама, и буду думать о тебе каждый день. А сейчас попрощаемся, потому что завтра на рассвете я отправляюсь.
Олимпиада поцеловала его в щеку, в глаза, в темя и продолжала прижимать к себе, словно не могла оторваться.
Александр ласково освободился от ее объятий и с последним поцелуем проговорил:
— Прощай мама. Береги себя.
Олимпиада кивнула, и из глаз ее скатились две крупные слезы. И только когда шаги царя замолкли в дали коридора, она сумела выговорить:
— Прощай, Александрос.
Она не спала всю ночь, чтобы последний раз посмотреть с балкона, как он при свете факелов облачается в доспехи, надевает на голову шлем с гребнем, опоясывается мечом, берет щит с золотой звездой, пока Букефал ржет и в нетерпении бьет копытом, а Перитас отчаянно лает, безуспешно стараясь сорваться с цепи.
Она неподвижно смотрела, как сын проскакал мимо на своем жеребце, и стояла так, пока стук копыт не затих вдали и его не поглотила темнота.
ГЛАВА 49
Адмирал Неарх отдал приказ поднять царский флаг и трубить в трубы, и огромная пентера легко заскользила по воде. В центре палубы, у основания деревянной мачты, был установлен гигантский барабан Херонеи, и четверо человек огромными, обернутыми кожей колотушками отбивали ритм гребцам, чтобы разносимый ветром барабанный бой был слышен всему плывущему вслед флоту.
Александр стоял на носу в посеребренных латах и великолепном шлеме в форме львиной головы с разинутой пастью. На нем были поножи с чеканкой, а на боку висел меч с рукоятью из слоновой кости, принадлежавший когда-то его отцу. В правой руке царь сжимал ясеневое копье с золоченым наконечником, сверкавшим при каждом движении, как молнии Зевса.
Царя целиком поглотила его мечта. Он подставил лицо ласковому соленому ветру и ослепительному солнечному свету, в то время как все его воины на всех ста пятидесяти кораблях не отрывали глаз от этой великолепной фигуры на носу флагманского корабля, подобной статуе бога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95