Можно ли все это счесть правдоподобным?
Он сделал эффектную паузу, но Гледстейнс, дотошный и хитрый, вставил свое слово:
— Я бы не мог безоговорочно утверждать, что обе части письма написаны одним почерком. Также и совет взорвать монастырь излишний, если письмо предназначалось для англичан. Это ненужно и предполагает бессердечность, в которую трудно поверить. Особенно если этот человек, будучи тайным соглядатаем, надеялся, что в свое время попадет обратно в Шотландию.
Епископ Рид перебил его:
— Чтобы ответить на это, нужно, как уже сказал Лаудер, изучить характер. Этот человек вел распутную, порочную жизнь, чего сам не отрицает. Вспомните слепую девушку. Вспомните жену брата. Вспомните мальчишку Скотта… — Он осекся: сэр Уолтер вскочил было, но сосед усадил его на место. — Все мы знаем, сколь неуравновешенные, неистовые чувства выказывал этот юноша по отношению к своему новому покровителю. Отвращение — может быть, к самому себе — заставило его вернуться на торную дорогу. Но привязанность, похоже, разгорелась с новой силой. Мы не знаем, что произошло за те месяцы, пока он находился в обществе подсудимого, но признаки крайней, нездоровой чувствительности, постоянных нравственных метаний налицо. Я бы, например, не стал полагаться на его свидетельства в пользу господина Кроуфорда, и мне приятно видеть, что юноша отсутствует, не решаясь, видимо, дать ложные показания.
Долее удерживать Бокклю было выше человеческих сил.
— Ложные показания! — заревел сэр Уот. — Нездоровая чувствительность! Отвращение к себе! Вы хотите сказать, что сына моего растлили?
— Я только показал, что…
— Этот парень, — орал сэр Уот, — был никчемным, беспомощным, вечно колеблющимся дурнем, пока не встретился с Фрэнсисом Кроуфордом. А теперь, Бог мне судья, хоть он раздумывает и передумывает трижды, прежде чем решится на что-то, но я бы предпочел иметь в споре ли, в битве на своей стороне его, а не какого-нибудь расфуфыренного франта, который всю жизнь просидел дома, обручился в соборе Святого Катберта, а все пищит, как желторотая птаха.
— Не отрицаю, — громко сказал епископ, — что сын ваш стал искусным бойцом: достаточно вспомнить, как он вас одолел. Я только пытаюсь доказать, что…
— Сдается мне, что вы пытаетесь доказать дюжину разных вещей, — угрожающе проворчал сэр Уот. — И все они чертовски оскорбительны.
— Так или иначе, — быстро заключил Генри Лаудер, — суть дела ясна. — Мы не виноваты, что самые разные пороки, естественные и противоестественные, так легко связать с личностью господина Кроуфорда. И тут мы должны, как это ни отвратительно, коснуться слухов, которые широко распространились в месяцы после несчастья в Лаймонде. Я вынужден напомнить вам, сэр Уот, что господин Кроуфорд мог иметь причины — крайне веские причины — желать набега на монастырь и даже настаивать на нем.
Лаймонд так резко вскочил, что тяжелое кресло повалилось на пол. Краем глаза он успел заметить, что брат тоже приподнялся, но нельзя было понять, что кроется в его бешеном взгляде. Судьи замерли в ожидании.
Лаудер возблагодарил Бога за эту передышку перед последней схваткой. Бурное проявление чувств могло бы вызвать сочувствие к лорду Калтеру, возбудить далеко не враждебное любопытство таких людей, как Херрис или Бокклю. Но оружие Лаймонда — ум, не сердце: он не сможет растрогать суд. Генри Лаудер вовсе не был циником, просто он прекрасно знал свое дело.
Лаймонд заговорил, обращаясь к палате, а не к королевскому прокурору. Звучный, язвительный голос поначалу был хриплым от холодной ярости, но очень скоро Хозяин Калтера взял себя в руки.
— Вижу, что мысль эта для вас не нова. Иные законники полагают, что грязь имеет силу свидетельства, но господин Лаудер, который жжется, но не дает света, подобно адскому пламени, не таков. Он просто пытается меня спровоцировать и конечно же не щадит при этом чувств ни лорда Бокклю, ни членов моей семьи.
Лаймонд прервался, и голос его, твердый как сталь сделался тише.
— Как и господин Лаудер, я выступал раньше на этих подмостках. Я знаю, что значит головокружение, обморок, вена, набухшая от гнева и боли. Этого господин Лаудер немного боится, но он рассчитывал, что я попытаюсь уязвить ваше самолюбие, как вы уязвили мое, и проиграю дело.
Вот почему вы услышали последнее обвинение, умело соединенное с предшествующим заявлением епископа по поводу Уилла Скотта из Бокклю.
Он снова помедлил.
— Оба предположения безосновательны. Уилл Скотт — нормальный, живой подросток. Он оставил меня потому, что думал, будто я собираюсь выдать его англичанам, имели место и иные недоразумения. Если вы ни во что не ставите опровержение отца, вспомните хотя бы, как сдержанно вел он себя сегодня в суде. Не тот человек сэр Уот, чтобы скрывать свои чувства. Что же до моей сестры… — Тут в голосе его зазвенел гнев. — Кто скажет слово в ее защиту? Может быть, мои родные, но поверите ли вы им? Да и кому понадобилось, чтобы звучали речи в ее защиту, в защиту обоих этих юных существ? Или вам не хватает розог, что вы ломаете саженцы? Или вам не хватает камней, что вы идете на кладбище и оскверняете могильные плиты?
Милорды, милорд прокурор, полагаю, вы узнали достаточно для того, чтобы вынести приговор. Ничего важного не извлечете вы, продолжая допрос, и особенно продолжая его в том направлении, какое задал господин Лаудер. Заклинаю вас вспомнить, что меня, и только меня, собрались вы сегодня судить.
Он сел, и в комнате воцарилась напряженная тишина, словно перед глазами присутствующих бесшумно взорвалась бомба.
— Боже милосердный!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115