— Жаль, что твоя всевидящая бабуся не задержалась у окна чуть подольше.
— Почему такой большой разброс?
— Не всегда бывает легко определить точное время смерти. Труп был вынесен на холод, еще до того как наступило окоченение, да и вообще картина какая-то странная, словно тело сначала нагрели, а потом охладили.
— Нагрели, а потом охладили? — удивился журналист. — Ну, охладили — это понятно, но нагревать-то зачем?
— Спроси что-нибудь полегче, — пожал плечами опер.
— А причина смерти?
— Остановка сердца вследствие удара в область грудной клетки. Удар выполнен профессионально. Его мог нанести только специалист по боевым искусствам.
— Вряд ли это Наталья. Возможно, ее ухажер. Непонятно только, почему в кармане трупа были трусики Инны Сикорской.
— Ты извини, — сказал Чупрун, — но у меня масса дел. Спасибо тебе за информацию.
— Подожди, — заволновался Денис. — Разве ты не проведешь обыск у Лигановой?
— Проведу, как только.получу санкцию.
— А можно я поприсутствую?
— Лучше не стоит, — покачал головой Колюня. — У нашего отдела сейчас крупные неприятности, и я не хочу лишних проблем. Если кто-то стукнет, что мы привлекаем посторонних к расследованию, у полковника Обрыдлова могут быть неприятности. Кстати, ты про второй труп уже слышал?
— Про второй труп? Какой еще второй труп?
— Я утром спешил, поэтому и не рассказал тебе. История почти невероятная. Вчера на Пашу Зюзина свалился еще один труп Шарля Айма.
— Свалился? Как это?
— С неба. Точнее, из окна пятого этажа.
— Ты сказал — еще один труп Шарля Айма? Его что — из морга украли?
— Еще хуже. Я же говорю — история невероятная. Мне нужно бежать, а ты, если хочешь узнать подробности, съезди в рузаевский магазинчик. Там у них работает один хохол, Тарасик, по кличке Поддавал-пил.
— Я знаю его.
— Вот и отлично. Поддавал-пил был вчера вместе с майором. Он тебе все и расскажет. А я, если смогу, вырвусь к вам после работы, часиков в семь или чуть позже. Если не смогу — позвоню.
— Отлично. Прямо сейчас выезжаю в Рузаевку, — возбужденно сказал Денис и дал отбой.
* * *
За отсутствием дачников и отдыхающих, торговля в рузаевском магазинчике приблизилась к мертвой точке, и его сотрудники, оставив скучать за прилавком тощего лоточника Глиста, привычно выпивали и закусывали в подсобке.
Поддавал-пил, успевший с утра уже восемь раз пересказать их с майором вчерашние похождения, в нервах перебрал спиртного и, отключившись, мирно почивал в углу на ящиках с крупой.
— Вино, девочки, ночная Москва, милиция, драки, разбитые автомобили, разоренные гнезда любви… — вперив задумчивый взор в стакан с водкой, надрывно произнес Андреич.
— Это тост или размышления вслух? — на всякий случай уточнил Денис.
Продавец, ничего не ответив, продолжал меланхолично созерцать выпивку.
— Андреичу твои лавры покоя не дают, — пояснил Глеб Бычков. — Тоже решил книгу написать, но уже неделю торчит на первой фразе.
— Ты хочешь сказать, что «разоренные гнезда любви» и есть начало романа?
— Оно самое, — кивнул Бык.
— А что, звучит неплохо, — оценил Зыков.
— Может, и мне написать книгу? — включилась в разговор Регина. — Так и я могу: наркопритоны, обдолбанные торчки, вялотекущий мордобой, хмельные слезы, слюнявые поцелуи, бандитские стрелки, секс в подворотнях…
— А глаголы что, в расход пустили? — опрокинув в горло стакан красного вина, сурово осведомилась замдиректора Зоя Козлодемьянская. Когда-то она была школьной учительницей, и любые, не вписывающиеся в школьную программу новации чисто рефлекторно вызывали в темпераментной Зоиной душе волну праведного гнева; — Где, я вас, спрашиваю, глаголы, которыми, в натуре, положено жечь сердца людей? Новое слово решили сказать в литературе? Толстого переплюнуть, Льва Николаича? Так вот что я вам заявляю: типун вам всем на ваш могучий, правдивый и свободный русский язык.
— Чем, ты говоришь, жгут сердца людей? — уточнил далекий от литературы сторож Хрум. — Каким там еще, к едрене фене, глаголом? Дровами жечь надо или углем. На худой конец, бензином.
На несколько секунд в подсобке воцарилась гробовая тишина, после чего стены содрогнулись от дружного хохота.
Вьется в тесной печурке Лазо
— На поленьях глаза, как слеза… — проникновенно запел лоточник Дубыч.
— Это метафора, — пояснил Бычков.
— Че? — изумленно вылупился на него сторож.
— Да ниче, суп харчо, — отмахнулся от Хрума Глеб. — А я тему для книги могу подсказать. Взаимопроникновение религиозной и криминальной мафий. Мне эту идею Психоз подкинул.
— Да, ты же сегодня ездил к Психозу! — встрепенулась Лариса Сушко. — О чем он с тобой говорил? Чувствуя на себе всеобщее внимание, Бык приосанился. Он намеренно не упоминал о похищении челюсти. Сотрудники были слишком потрясены россказнями Тараса, и его новость неизбежно померкла бы в сравнении с историей о покойнике, упрямо преследующем Пашу Зюзина. Однако теперь Тарас спал, страсти улеглись, и кража в храме способна была привлечь к себе должное внимание.
— Из перелыгинской церкви похитили челюсть святого великомученика Евфимия Многострадального, — весомо произнес Глеб. — Психоз хочет ее разыскать.
В подсобке снова воцарилось молчание. Народ пытался переварить столь пикантную сплетню.
— Упала лошадь, Сломала челюсть, Какая гадость, Какая прелесть, — заразившись вирусом литературного творчества, обратился к поэзии грузчик Гляделкин.
— Ну, ты даешь! — восхитился Дубыч. — Сам, что ли, сочинил? Да ты, брат, прям Пушкин, в натуре.
Порозовев от комплимента, начинающий поэт смущенно потупился.
— Какую челюсть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53