Психоз горделиво улыбнулся. Бесценный чудотворный образ семнадцатого века был его последним приобретением. Вот уже четыре дня икона красовалась в гостиной над камином, заменив на этом почетном месте любимое полотно синяевского авторитета «Иван Грозный делает контрольный выстрел».
Михаил Губанов с любопытством наблюдал за молящимся игуменом. Богатырское сложение, типичная для священнослужителей тучность, барханы складок на могучем бычьем загривке, пронизанная серебристыми нитями густая окладистая борода…
Несмотря на удивительную проницательность Психоза, после четырех лет знакомства с отцом Прокопием этот человек продолжал оставаться для него загадкой.
Игумен Прокопий, в миру майор КГБ Бронислав Семенович Чумаков, до конца перестройки успешно совмещал духовную (явную) и светскую (менее явную) деятельность. Закончив семинарию, Бронислав Семенович, не без вмешательства всесильного ведомства, стал быстро продвигаться по церковной иерархической лестнице.
В начале восьмидесятых годов Совет по делам церквей (читай: Комитет государственной безопасности) поставил отца Прокопия во главе перелыгинской церкви. Не помешай его карьере перестройка, глядишь, и стал бы майор Чумаков архиепископом или митрополитом. Но, как говорится, все в руцех божиих.
Сладкоголосый, как сирена, осторожный, как ласка, и изворотливый, как змея, игумен Прокопий, в отличие от ряда других церковных иерархов, назначенных на посты по указке комитета, ухитрился сохранить и даже укрепить свои позиции в смутный послеперестро-ечный период. Игумен был популярен в народе, но, заботясь о пастве, он не забывал также и о себе.
Православие в России набирало силу. Коммунисты, в одночасье перековавшиеся в демократов, рассудив, что свято место, пусто не бывает, решили в срочном порядке заменить изжившую себя коммунистическую идеологию на безопасное в политическом отношении православие. Пусть, дескать, народ молится, лишь бы на баррикады не лез.
Странным образом позабыв, что коммунизм и религия — вещи даже более несовместные, чем политик и порядочность, бывшие атеисты с толстыми свечами в руках дружно двинулись в храмы господни, где неуверенно осеняли себя крестным знамением, прикладывались к иконам, как некогда к ланитам зарубежных политических деятелей, а иногда, дабы впечатлить избирателей, даже отбивали земные поклоны.
В церковь потекли деньги, государство давало кредиты на восстановление и строительство храмов. Вокруг денег, как всегда и бывает, тут же началась нездоровая и весьма далекая от святости суета. Тут-то отец Прокопий и обратился к Психозу с неким весьма любопытным предложением. Впрочем, это была уже совсем другая история…
«Профессионал, — наблюдая за молящимся игуменом, восхищенно подумал синяевский авторитет. — Причем профессионал высочайшего класса. Штирлиц, мать его так, в ставке Гитлера, только вместо немецкой формы — ряса».
Губанов так для себя и не решил, действительно ли бывший майор верует во Христа или же блистательно играет некогда взятую на себя роль. Скорее всего играет. Для веры он слишком умен. Как метко заметил один американский публицист: «Церковь — это место, где джентльмены, никогда не бывавшие на небесах, рассказывают небылицы тем, кто никогда туда не попадет». Небылицы можно рассказывать другим, но не себе. Хотя…
Иногда Психоз задумывался, верит ли он сам — если не в бога, то во что-то высшее, запредельное, непостижимое человеческим разумом и чувствами.
Насчет веры, предлагаемой церковью, криминальный авторитет не питал никаких иллюзий — он был слишком хорошо информирован о деятельности этой организации.
Христос проповедовал бедность — церковь алчно стяжала богатства. Христос призывал к милосердию и терпимости — церковь шла на любые преступления, лишь бы усилить свое влияние. Чем же она, в таком случае, отличается от мафии? Только тем, что мафия честнее — она никогда не прикрывалась именем господа.
Психозу вспомнились слова президента Кении Джо-мо Кениаты: «Когда прибыли миссионеры, у африканцев была земля, а у миссионеров — Библия. Они научили нас молиться, закрыв глаза. Когда мы открыли глаза, земля оказалась у них, а Библия — у нас».
Церковь жаждала в точности того же, что и все остальные — денег и власти, в получении чего и преуспела, искусно манипулируя словами и авторитетом родившегося две тысячи лет назад еврейского мессии.
Сейчас, конечно, церковники не так агрессивны, как в Средние века, но ведь и времена изменились: не позволят светские власти конфисковать имущество поджаренных на костре грешников. Основной капитал накоплен, теперь можно действовать и помягче. Мафия, устранив конкурентов и заработав капитал, тоже переходит на легальный бизнес.
Губанов давно уже понял, что мир превратился в арену противоборства различных мафий — политических, религиозных, финансовых, силовых, криминальных. Какие бы красивые слова ни говорились, суть одна: выживает тот, кто сильнее и подлее.
Христа, толкующего о бедности и милосердии, распяли, апостолам тоже не поздоровилось, зато в голодной России служители божий жиреют и лоснятся, как откормленные на сало кабанчики.
Невольно Губанов окинул взглядом дородную фигуру стоящего у иконы игумена.
Еще раз перекрестившись, Прокопий благочестиво вздохнул и повернулся к хозяину дома.
— С чем пожаловал, отче? — перешел к делу Психоз.
— Помощь твоя требуется, сын мой, — густым, утробным басом прогудел игумен.
— Какие-то проблемы? Прокопий кивнул.
— Богомерзкое дело свершилось. Храм ограбили.
— Ограбили?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53