– Вот напиток, указанный нам Винфридом и который помогает в жестоких болях, – сказала она. – Сначала он развеселит тебя, а потом – утомит. Ничего не может быть лучше для тебя сейчас.
– Похвалил бы я напиток твоего епископа, если бы скудости своей он не испарился по дороге в утробу, – вздохнул Буббо, отдавая чашку. – Не отрицаю, однако, что напиток приятнее, чем его проклятья.
– Ты его знаешь? – вскричала Вальбурга.
Продолжительное ворчание было ответом.
– Как не знать, если он сам не нахвалится мной. В последнюю луну он отправился с рейтарами графа за горы, в села франков. Проезжая подле моего двора, копейщики перекрестились, но Винфрид сказал: «Мы остановимся здесь», – и Буббо захохотал. – Изумленные всадники тихонько поговорили с ним, но он ответил: «Здесь живет мой приятель». Долго стучались они, – словоохотливо продолжал Буббо, – а я стоял за дверью. Наконец, я отворил, а Винфрид сказал: «Мы не станем беспокоить тебя постоем. Попрошу только напиться, да скажи, чем могу быть полезен?» Когда же мы сидели одни у очага, я напомнил о его прежнем обещании научить меня своему искусству. И Винфрид сказал: «Я готов, чего же ты хочешь?» Добыть или найти золото, ответил я. «Хорошо, я покажу тебе золото», сказал Винфрид и вынул из своего кожаного мешка пергамент в деревянной оправе – называется это у них книгой – и открыл ее. За всю жизнь не приходилось мне так изумляться. На белой коре были начертаны золотые письмена и они сверкали мне в глаза, так что я испугался. Но Винфрид сказал: «Ты хорошо сделаешь, если снимешь шапку, потому что начертанные здесь слова святы и вот данное тебе откровение». И показав мне одно место, прочитал: «Жил некогда человек, до того несчастный, больной и презренный, что никто не хотел знаться с ним, но его-то именно неземные и вознесли на небесную твердыню, посадили на почетное место, а богатого и знатного низвергли в мрачное царство ночи». И еще епископ сказал: «Заметь себе: в небе христиан уготован надежный приют для бедных, преследуемых и отверженных, будь это даже бездомные скитальцы и охотники на медведей, лишь бы только покаялись они в прегрешениях своих. Богатому труднее войти в чертоги небесные, чем бедному. Если тебе не посчастливится с медведями твоими, то подумай о лучшей жизни и приходи ко мне, чтобы уготовано было тебе на небесах блаженство, о котором возвещено здесь». Вслед за этим они уехали, а я сел у очага и показалось мне, что советовал он недурно. После этой жизни мне тоже хотелось бы жизни получше той, что досталась мне в удел среди зимних вьюг с моими длинношерстными товарищами. И припомнилось мне, что в земле франков я видел не одного поселенца, который одиноко просил у креста милости Царя небесного. Если Бог христиан отводит почетное место несчастному обитателю лесов, то я готов служить ему, а пещера, в которой я лежу теперь истерзанный, со временем может быть моим жилищем.
Инграм громко захохотал.
– Ты, Буббо, хочешь молиться среди христиан?
– Быть может я так и сделаю, – угрюмо сказал Буббо. – Если учение Христа так милостиво к бедным и подневольным, то пусть поостерегутся высоко задирающие головы: все бедняки отойдут к епископу, а бедных побольше, чем богатых.
– Но ты умеешь владеть мечом! – вскричал Инграм.
– Мне всяким оружием приходилось убивать и людей и зверей, смотря по надобности, – мрачно ответил исполин. – Но какая же мне от этого польза? Люди робко поглядывают на меня. Я живу одиноко среди снегов и зимних бурь. Ни боги, ни люди не заботятся обо мне. Кто в течение тридцати лет выл в лесных трущобах вместе с лесными зверями, тот уже не думает о языческих богах. Слышал я россказни стариков, да и много песен странствующих певцов про чертоги богов, в которые возносятся витязи. Но чтобы там радушно приветствовали охотника на медведей – этого я еще не слыхивал. Едва ли одну весну ты стал товарищем волков, молился у жертвенного камня и надеялся от этого себе добра. Но я по временам сторожил у расщелины скалы, из которой вылетал филин, выкрикивая свое «ву-гу», причем люди по долинам прятали головы в ожидании гремящей рати бога. Но я разбивал крикуну голову, обрезал его когти и бог не препятствовал мне. Истинно скажу вам: редко боюсь я богов, а их расположению нисколько не верю. Не знают сострадания лесные властелины и всегда они враждебны человеку. Только страдания и бедствия причиняют носящиеся среди бурь и витающие в вершинах деревьев. Если же я пользовался иногда счастьем, то только добытым при помощи тяжкого труда.
Вдруг речь его была прервана грохотом. Дрогнула скала, а испуганные Вальбурга и Инграм приподнялись. Буббо стал прислушиваться, а затем засмеялся.
– Дерево свалилось, подточенное гнилью да червем. Не думаете ли, что это напоминовение богов? Много валится этих деревьев, да никто не слышит. Вот медведя я боюсь, когда не имею при себе оружия. Боюсь ядовитой змеи, боюсь коварных эльфов, вселяющихся в мое тело и лишающих меня сил, боюсь также порой стужи и молнии из облаков. Я знаю, что боги люто враждуют между собой, а потому, полагаю, что в золотых письменах епископа заключается тайна, которая поможет мне выбраться из лесной глуши. Впрочем, я скоро узнаю это.
– Ступай к нему, Буббо, – вскричала Вальбурга, – и еще раз послушай его проповедь.
– Вот именно этого-то я и не хочу, – лукаво ответил Буббо. – Это было бы мне теперь не в пользу. Если христианский Бог достаточно силен, чтобы предохранить от опасности своего военачальника, то впоследствии и мне будет от этого польза. Я связал мою судьбу с судьбой епископа, против которого, как полагаю, выступили теперь враги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104