– Ничего доброго не могу я сказать тебе, достопочтенный отче, – робко начал Меммо. – Подобно Даниилу во рве львином, пять лет выдержал я среди народа этого. Суровы их сердца и надменен дух; у лучшего из них выдаются часы, когда неистовствует он, точно злой дух преисподней. Верующих мало, да и веруют они только тогда, когда вывихнут ногу или их бьет злой дух лихорадки; тогда они шлют за мной, чтобы я молился перед ними и усердно осенял себя крестным знамением, но на другой день посылают за язычницей, творящей волхования, и снова выводят у себя на теле изображение молота. Часто спрашивают они, может ли наш Бог даровать им победу на славян и саксонцев; в таком случае они готовы сойтись с ним. Бог должен обязаться по отношению к ним, подобно слуге, но сделать для него то же самое они не хотят.
– Тебе известны христиане здешней местности? – нетерпеливо спросил Винфрид. – Для этого, собственно, ты и послан сюда, подобно тому, как ласточки высылают вперед своих вестников.
– Кажется, я знаю их на всем пространстве между Заалой и Веррой, – ответил Меммо. – По твоему повелению я записал имена некоторых, пользующихся значением и пребывающих еще в вере. Но из священников я словно одинокая овца среди воющих волков. Действительно, есть и другие, именующие себя христианскими священниками, но это чисто бесовская снедь: они имеют больше одной жены, сидят с язычниками за жертвенными пирами, конские головы висят подле их крестов, а великого римского наставника они и знать не хотят. Издавна исчадие это поселилось в стране. Они на теле своем красками изображают какие-то знаки.
– Диких шотландских кошек! – гневно вскричал Винфрид.
– Много перенес я побоев и глумления, – продолжал Мегингард, – но худшее случилось в последний год, при вторжении вендов в страну. Став против них недалеко от Заалы, туринги грозили мне и потребовали, чтобы я, их гость, пользующийся миром страны, отправился с ними и как мирный человек стоял подле их рати на возвышении и молитвами низвел на них победу. Итак, меня увели и поставили на холм, но венды одолели турингов, многих поубивали, пожгли села, увели в неволю женщин и детей; меня тоже взяли и связали ивовыми прутьями. Подобно стаду овец, гнали нас на восток, в рабство. Горек был путь среди жен-язычниц и плачущих детей; кто падал и не в состоянии был подняться, тот получал удар палицей и оставался на дороге. И скудна была пища в пути: нам давали похлебку в корытах, словно свиньям. Два дня и две ночи шли мы путем страдания, пока не увидели вендских деревень и столбов, на которых развевались знамена военачальников. Там нас распределили по селам; я достался сорбу Ратицу, человеку свирепому, который возвел себе круглое укрепление по сию сторону Заалы. Язычники устроили великий пир, а меня обрекли на горькую смерть; увидев мою стриженную голову, бесы эти плевали в меня. И лежал я, связанный и безнадежный, как вдруг в сарай вошел Ратиц и через сопровождающего его человека спросил у меня, какого я племени и рода.
Я ответил ему, что я монах, а ты – мой достопочтенный наставник, и я обязался тебе странствовать по землям турингов. Тогда Ратиц смягчил свое сердце, приказал разрешить узы мои и через своего спутника, под великой тайной объявил, что намерен он отправить послов на запад, к повелителю франков, и что ты, человек могущественный и миролюбивый, можешь ходатайствовать в пользу его желаний. И этот лукавый волк, насытившийся убийством в нашей овчарне, уверял, будто он возлюбил мир, но что пограничные франкские графы – хищники, жаждущие крови. И я был вынужден обещать ему как можно скорее доставить тебе эту весть. После этого меня освободили, накормили, одели и проводили почти до наших сел, о чем я немедленно уведомил тебя письмом, которое взял франк Гунибальд, отправляясь на запад.
– Я прочел твое послание, – ответил Винфрид. – Между тем проголодавшийся волк снова вторгся в земли франков. Не знаешь ли, чего он хочет от Карла повелителя франков? Славяне и франки столь же мало могут блюсти мир между собой, как два хомяка, живущие в одной норе.
– Мне кажется, что он хочет даров и, быть может, захваченных им земель.
– И он согласится исповедать имя Божье и отречься от дела сатаны?
– Скорее лиса, попавшая в капкан, откусит себе хвост. В нем столько же благочестия, как в пустом орехе.
– Столь же пусты и некоторые из осеняющих себя крестным знамением, – ответил Винфрид. – Если он не ревностный язычник, то дети его могут оказаться горячими христианами. А теперь расскажи мне о другом человеке. Ты знаешь Инграма, которого язычники называют Инграбаном?
– Не много хорошего слышал я о нем. Он враг кресту и живет в местности, называемой «Вороньим двором», потому что черные птицы язычников гнездятся там по деревьям и каркают свои злобные пески. Во всяком бою он впереди, и в его руках сердца молодых воинов. Во время битвы я видел, как товарищи унесли его раненого; они полагают, что если бы Инграм до конца ратовал в передних рядах, то не досталась бы победа славянам.
Винфрид встал и пытливо осмотрел углы хижины.
– Закон повелевает, чтобы иноки жили под одной кровлей, и неприлично мне жить у чужих там, где у монаха имеется дом. Постарайся устроить мне здесь постель.
Меммо с ужасом выслушал это решение.
– Хижина тесна, достойный отче, и повреждена крыша, через нее протекает дождь, да и с пищей плохо; не думаю, однако ж, чтоб это было важно для тебя, – спохватился Меммо. – К тому же прости, достопочтенный отче, – птички, которых до сих пор я держал, громко поют и порой так бессовестно гадят. Владыко, прикажешь выпустить птичек?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104