– Что тебя тревожит, Стас?
– Много чего, – ответил я. – Сейчас идет война, мы каждую минуту рискуем жизнями, а я, как капитан, в ответе за всех вас, в том числе и за Рашель. Еше я думаю о Махаварше. Что там происходит, как развиваются события? Сумеют ли галлийцы освободить планету? Что случится – или уже случилось – с моими друзьями и родственниками, с отцом и мамой, с братишками, с сестрой и племянниками?.. В общем, есть за что переживать.
– Да, конечно. И все же тебя беспокоит что-то еще. Что-то связанное с Рашелью. Но не только то, что она вместе с нами рискует жизнью.
Я вздохнул:
– Ты права. Как всегда, права. Видишь ли… Рашель прелестная девочка, я всем сердцем люблю ее, но… – Я замялся. – Как бы это объяснить получше?.. Меня тревожит не то, что она ненавидит чужаков, это вполне естественно, я сам их ненавижу. Проблема в том, как она их ненавидит, в какой форме проявляется ее ненависть. Это не такая ненависть, как у меня или, к примеру, у Арчибальда. Мы ненавидим их по-человечески пылко, всеми фибрами своей души. А ненависть Рашели какая-то холодная, бездушная, лишенная всякой эмоциональной мотивации. Она ненавидит чужаков не за то, что они сделали с людьми, а просто за то, что они – чужаки, что они – не люди. Может, это какая-то патология?
Рита сочувственно улыбнулась и ласково погладила меня по щеке.
– Да, Стас, это патология. Но не в смысле психического расстройства – тут ты можешь быть спокоен за Рашель. Это патология воспитания, таковы все жители Терры-Галлии – от малых детей до древних стариков. Господин Шанкар верно уловил суть, когда сказал, что галлийцы стали нацией милитаристов, нацией настоящих солдат. А это не только военная муштра, не только готовность в любой момент вступить в бой и пожертвовать собственной жизнью, не только умение обращаться с оружием и применять его без раздумий. Главное для солдата – это особый психологический настрой, когда ты видишь в противнике просто мишень, а не живого человека… то есть, в нашем случае, не мыслящее существо, равное человеку. В глазах каждого жителя Терры-Галлии чужаки – просто опасные и злобные животные, подлежащие уничтожению без всякой жалости и сострадания. В этом смысле галлийцы законченные расисты. Они стали такими под давлением обстоятельств, это было необходимым условием их выживания, ведь они в одиночку противостояли объединенной мощи девяти внеземных цивилизаций и не могли позволить себе такой слабости, как гуманное отношение к Иным.
Пока Рита говорила, я смотрел на нее со всевозрастающим изумлением.
– Ну, знаешь… Я бы не удивился, услышав такой анализ от твоего отца. Но ты… ты же никогда не была специалистом по войне, по чужакам, ты сама мне говорила, что раньше почти не задумывалась обо всем происходящем за пределами Махаварши.
– Зато потом задумалась. Когда вы с Рашелью явились к нам и перевернули всю нашу жизнь, мне волей-неволей пришлось думать и о войне, и о чужаках.
– И за это короткое время ты так быстро разобралась во всем?
Рита пожала плечами:
– А в чем, собственно, было разбираться? Я же, в конце концов, врач. Пусть и не психолог, но определенную подготовку имею. И мне не составило труда поставить диагноз Рашели и всем ее соотечественникам.
– А давно ты его поставила?
– Ну, первые наметки появились сразу после нашего прибытия на корабль, когда мистер Раман попытался захватить его. Тогда меня поразила болезненная реакция Рашели на рассуждения отца об «искупленцах».
– Да, я тоже обратил на это внимание. Но потом решил, что это из-за той давней истории, когда на Терре-Галлии существовали элементы расовой сегрегации.
– Из-за этого тоже. Но не только. Тогда я отметила, что Рашель особо настаивала на том, что галлийцы никогда не обижали Иных. Это было вроде как оправдание – мы, мол, не первые начали, раньше мы были хорошими и любили чужаков. А еще она была буквально потрясена тем, что мистер Раман сотрудничал с Иными по убеждению. Помнишь, что она сказала? «Это хуже, чем продаваться за деньги». Хотя с нашей точки зрения – твоей, моей, всех остальных жителей Махаварши – продажность есть более тяжкий грех, а искренность убеждений рассматривается как смягчающее вину обстоятельство. Для Рашели же все наоборот. Но, повторяю, это не душевное расстройство, а просто воспитание. Во всем остальном, что не касается чужаков, Рашель очень милая, добрая, чуткая и нежная девочка.
– Да, – охотно согласился я. – Она просто прелесть. Она… – Тут я осекся. – Кстати, мы же так и не сообщили руководству, что у нас на борту предатель и чужак. А это нужно было сделать сразу.
Я поставил на поднос пустую чашку из-под чая, поднялся и направился к двери каюты, чтобы пройти в рубку и связаться с командованием станции. Но, взявшись за ручку, замер в нерешительности.
– Они ведь сразу расстреляют их… Рита кивнула:
– Если мой диагноз верный, то так оно и будет.
– А еще, чего доброго, – добавил я, – заставят меня присутствовать при казни. – Я с мольбой посмотрел на девушку:
– Что мне делать, дорогая?
Она приблизилась и обняла меня.
– Даже не знаю, Стас. Не знаю, что посоветовать.
Я отошел от двери к рабочему столу и вывел на экран картинку из шестой каюты. Альв Шелестов лежал на одной из двух коек, повернувшись мордой к стене, и, кажется, спал. Ахмад, как обычно, сидел перед терминалом с надетым на голову ментошлемом: по данным бортового компьютера, в последние дни он большую часть свободного от сна времени проводил в различных виртуальностях, пытаясь убежать от реальной жизни, которая не сулила ему ничего, кроме скорой смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100