домаш-
ний. Сложность в исполнении главного желания жизни состояла в том, что я
кроме кино ничего не признавал. А его за шесть дней не снимешь. Кино -
искусство. Но кино - промышленность, фабрика. Художник берется за кисть,
поэт за перо, а киношник? Аппаратура, свет, актеры, часами подготовка,
двадцать секунд съемки, дубль, еще дубль, проявка, просмотр, монтаж,
звук, через полгода результат неизвестно какой, приблизительный, и вся
эта каторга - после суматошного рабочего дня, и лишь за полночь прихо-
дишь домой...
Я не жалуюсь. Я любил и и люблю нашу студию-подвал, таких же, как я,
"тронутых" кино ребят и редкие мгновения, когда в темноте зала смотришь
свой фильм. Я отдавал кино столько времени, страсти и сил, что вроде бы
и не жил, а наяву играл самого себя в фильме, а во сне ощущал себя зри-
телем кинотеатра, на экране которого развертывается стереоскопический,
стереофонический, цветной фильм с запахами и ощущениями холода, тепла и
вкуса. Ловил себя на том, что иногда "кручу" сон назад и смотрю его за-
ново, с иного ракурса, как бы дубль виденного. Мне гораздо легче было
нарисовать схематическую картинку, чем рассказать ее словами. Правда,
иногда пережитое само собой концентрировалось в строчки, но в них, без
соблюдения размерности и правил стихосложения, просто оживал такой об-
раз, который не покажешь даже гениально построенным кадром, а можно
только написать Словом. Хотя попробуй отыщи его, Слово...
Вот дома тогда было хуже. Намного. Дома - не как в доме.
Как в гостинице. Как в плохой гостинице.
Я и не заметил, что любовь стала такой же равноправной необходимостью
для меня, как студия и как работа. Мы с Тамарой любили друг друга и сила
чувства была такова, что разлука для работы, учебы или сна становилась
томительным ожиданием праздника, а ежедневная встреча вечером была ра-
достным предчувствием. Засыпали, обнявшись, и просыпались вместе. И по-
том на работе или в студии неожиданно пронизывала такая нежность воспо-
минания, что колотился пульс на кончиках пальцев. Извечна истина, что
ничто не вечно, но тогда не желалось верить, что любовь может пройти,
исчезнуть, чувства ослабнут, что станут привычными ласка и радость. Ино-
го не представлялось, а разница между прошлым нашим существованием и
настоящим заключалась в том, что солнце любви светило нам ежедневно. И
грело еженощно.
Все изменилось с переездом моих родителей. Отцу в связи с увеличением
нашего семейства - моей женитьбой - дали отдельную квартиру в новом ра-
йоне, а нам с Тамарой выделили комнату из бывших двух.
Первая наша крупная, по-настоящему злая ссора была из-за денег. Что
делать: отдавать долг за покупку мебельного гарнитура "Молодежный" -
гардероб, кровать и сервант - или купить новые туфли Тамаре? Какое без-
надежное слово "не будет": деньги надо отдать, потому что потом их не
будет, и туфли надо купить, потому что потом их не будет, не достанешь.
Я и не замечал, когда мы жили с моими родителями, что на постелях всегда
чистое белье, а на столе еда, не думал, откуда берутся посуда и телеви-
зор, не знал, сколько стоят ботинки и хлеб. После той ссоры я предложил
Тамаре продать холодильник: все равно вечно пустой.
Я приходил домой после суеты и усталости дня, после студии и, выпив
тройчатку от головной боли, в темноте осторожно лез под одеяло. Я прижи-
мался к Тамаре в ожидании ласки, но она почти всегда отодвигалась, и я,
резко отвернувшись, повисал на краю кровати.
Утро...
как ревут быки перед смертью...
и как плачут дети...
...так ревут заводские гудки. Так ревели заводские гудки тридцать лет
назад. Тяжело просыпаться. Во рту копоть вчерашних сигарет. Но - надо.
Смыть водой пелену сна и бегом по лестницам и переходам метро - на рабо-
ту. Я работал тогда в отраслевом издательстве, где готовил материалы для
одного из массовых журналов, рассчитанных на членов профсоюза с высшим
техническим образованием.
День в редакции, разрезанный надвое обеденным перерывом, проходил в
телефонных звонках и разговорах в коридорах. Сам труд - труд журналиста
и редактора - состоит в ежедневном перебирании горы словесной крупы. На
странице, как на лотке, рассеяны пригоршни фраз, вглядываешься в них и
ищешь плевелы. А обрести в этой пустой породе самородок образа почти не-
возможно, потому что еще три инстанции после меня смотрят со всех сторон
текст: это не нужно, а это зачем, места и так мало - остается голая, как
гипсовая статуя обнаженной женщины в парке культуры, не вызывающая ника-
ких эмоций, информация. У такой информации нет собственного голоса,
собственной интонации, как у настоящих мастеров пера...
Телефонный звонок. Ян Паулс, не поднимая головы, снял трубку, послу-
шал, протянул ее мне:
- Тебя. Жена.
- Валерка, это я... - у Тамары голос ласковый, значит, чего-то хочет,
что-то ей надо от меня.
- Привет, - сдержанно ответил я, мысленно пытаясь предугадать:
деньги? очередная покупка? нежданные гости? показ мод? вечеринка подру-
жек? что еще?
- Ты дома сегодня когда будешь?
Если ей надо, чтобы я был дома вовремя, значит, она где-то задержит-
ся, это уж, как дважды два.
- Меня просили сделать флюорограмму перед тем как закрыть бюллетень,
- я намекаю, что я первый день на работе после шести дней болезни и что
мне тоже надо куда-то, то есть к врачу, в поликлинику.
- Ты поешь где-нибудь, я ничего не готовила, а я к маме заеду.
Вот уж не удивила, что дома пусто и есть нечего, так всегда у нас бы-
ло, и то, что она у мамы поест, а я где придется, это тоже стало тради-
цией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55