Жаль, что
сейчас не лето, жаль, что мы - не птенцы из дворянского гнезда, жаль,
что усадьба - не наша...
- Про усадьбу вы точно заметили, гибнет такая прелесть. Была бы я
здесь хозяйкой, многое тут изменила, первым делом убрала бы этот кошмар-
ный лозунг, что туберкулез излечим.
- Как же так, Наташа? Ведь это же агитация, причем наглядная.
- А пусть агитация будет не наглядной, а ненаглядной. Чтобы глаз не
оторвать. Как решетки Летнего сада...
- ...как шпиль Петропавловки, как кони Аничкова моста.
- Вы из Петербурга? - восторженно схватила меня за рукав Наташа.
- Кто же сейчас так говорит? Из Петербурга...
- Когда-нибудь будут, вот увидите.
- Тогда я не из Пушкина, а из Царского Села.
- Везет же человеку.
- А вам не везет?
- Я - москвичка. Коренная. Замоскворецкая купчиха, разве не заметно?
- Ну, величия многопудовых Кустодиевских матрон вам никогда, судя по
всему, не достичь. Кстати, у Наташи Ростовой тоже была московская про-
писка. И вы всю жизнь прожили в Москве?
- Да. Кроме эвакуации. Мои родители работали на "Мосфильме" и вместе
с киностудией во время войны были в Алма-Ате. А потом опять Москва,
окончила школу, мечтала стать художником по костюмам, три года поступала
в училище, поступила, окончила, но работаю в ателье, вышла замуж...
В ее последних словах послышалась боль.
- Представляю, какие изысканные платья вы заказывали бы себе, будь
эта усадьба нашей, - постарался вернуться к приятному я.
Наташа благодарно взглянула на меня и включилась в игру:
- Вам тоже не мешало приодеться. Прежде всего нашили бы вам перчаток.
У вас красивые руки, пальцы музыканта, вы играете?
- Как одного спросили, вы умеете играть на рояле? Не знаю, ответил
он, сейчас попробую. Нет, к сожалению, нет. Всю жизнь мечтал учиться му-
зыке, но не случилось.
- Значит, придется приглашать музыкантов в нашу усадьбу. И поэтов, и
художников.
- Раз уж мы с вами распорядители нашей усадьбы и своей судьбы, то
пусть художники сделают интерьеры по вашим эскизам, а вот настоящие сти-
хи по заказу не пишутся... Доверьтесь мне, я - ваш поэт, и все, что я
написал - ваше, и что напишу тоже.
- И много вы уже мне написали? - затаив дыхание, спросила Наташа.
- Разве дело в количестве строк? Право, не считал.
- Тогда прочтите свое... нет, мое... самое любимое, - царственно при-
казала она.
Я задумался. В любой игре, а мы с Наташей уже основательно втянулись
в свои роли, есть момент, когда игра перестает быть игрой. Такой момент
настал.
- Среди стихов, как среди детей, нелюбимых нет. Тогда одно из пер-
вых...
Заморожено.
Заворожено.
И мороз по деревьям
колуном-ходуном.
У спящей чащи
священный сон.
Лишь настоящий
пьянящий сок
весны от сна...
Восстанет сад,
опасным станет
тонкий лед.
И звонкий код
лесной капели
споет взахлеб
свирелью Леля.
Но это будет...
А сейчас
так заморожено,
так заворожено,
что кажется немного зыбкой
весна
в твоей оттаявшей улыбке.
Тихо зимой в лесу, но эта тишина заполнена негромким шорохом съехавшего с ели
снега, кряхтением сосен под налетевшим порывом ветра, скрипом снега под
ногами. Впрочем, снег не скрипел. Мы стояли и молчали.
- Спасибо, - сказала, наконец, Наташа. - Я теперь вспоминаю, как все
у нас началось. Да, так оно и было - встреча в завороженном лесу... А
дальше?
- Вспомни, как.
- Помоги мне. Помоги мне вспомнить, я этого хочу, слышишь?
- Да, Наташа. Будем вспоминать вместе и только хорошее.
- Обязательно вместе, - медленно сказала Наташа. - Знаешь, у меня к
тебе просьба, сходим завтра в деревню? Здесь недалеко.
- Конечно, сходим, - я посмотрел на Наташу и понял, что завтра прос-
нусь с мыслью о ней, что мне уже нельзя без нее, что хочется видеть ее,
смотреть на нее, говорить с ней, касаться ее...
И еще ощутил бремя большого чувства, которое пока мягко, но властно
заполонило душу. И я глубоко вздохнул от радостного и щемящего пред-
чувствия.

Глава тридцать восьмая


--===Северный ветер с юга===--


Глава тридцать восьмая
На следующий день она издалека улыбнулась мне в столовой и отвела глаза. Я
даже было встревожился, но потом одернул себя - мало ли что у нее?
Действительно, оказалось, что ей после завтрака надо сделать снимок в
рентгеновском кабинете, поэтому условились пойти в деревню после тихого часа.
Когда мы вышли за пределы усадьбы в лес, день уже клонился к вечеру,
солнце скрылось за деревьями и снег из белого стал голубым, а потом си-
ним.
Скоро деревья поредели и мы вышли на околицу села. Наташа, крепко
держа меня за руку, уверенно провела мимо магазина и почты к небольшой
церкви, в которой шла воскресная служба.
Я снял шапку и мы вошли в церковь. Под иконами теплились лампады,
потрескивали свечи, лики богоматери и первых русских святых Бориса и
Глеба склонились над прихожанами, которых было совсем немного. Пожилой
поп вел службу, четыре старушки надтреснуто подпевали ему.
Наташа посчитала по пальцам, купила три свечки и поставила их перед
иконой Николы-чудотворца. Я смотрел на золоченые оклады оклады икон, на
мерцающий свет лампад и думал о том, что как нужен человеку храм, где он
укрепит веру свою в чудо, в исцеление болезней, в защиту от напастей и
бед.
Наташа тронула меня за рукав:
- Пойдем?
На улице она крепко взяла меня под руку:
- Как я хочу, чтобы у тебя, у нас все было бы хорошо.
- А за кого ты ставила свечки?
- Ты крещеный?
- Нет.
- Меня бабушка крестила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55