„Ради любви к Господу“?»
— Ты не понимаешь… — произносил Харкендер, в то время как образы старика Лидиарда и старой девы, его дочери, исчезали, словно мираж в пустыне. Он пытался придать голосу убедительность, изобразить из себя стратега. Но представлял ли он, что они делают — и зачем?
Времени на сожаления и слезы не оставалось. Харкендер повернулся в другую сторону, к другому окошку, ведущему в мир. Несомненно, он уже тянул руку к кому-то еще.
«Я бесполезна в этой идиотской головоломке, — думала Мерси, — и игра эта ни в коем случае не моя. Я должна хотя бы управлять собой, чтобы сохранять спокойствие. Пусть тянет свои воображаемые руки хоть до изнеможения, пусть демонстрирует свое упрямое присутствие».
Она смогла утвердиться в своем решении; паника оставила ее. И уже один Харкендер говорил с человеком, сидевшим за столом, лихорадочно царапая что-то на бумаге. И только Харкендер протянул руку-тень к Джейсону Стерлингу.
— Сейчас есть лишь один способ понять смысл мистерий, священных или житейских, — прошептал Харкендер алхимику жизни. — Ты уже сделал это прежде, Джейсон, и знаешь, сколь немногого нужно бояться. Двадцать пять лет ты провел в мечтах, но сейчас настало время для новой, более страстной, мечты. Пойдем же, воссоединимся с компанией ангелов — и поспешим, ибо разрушение уже подступает, и голодный хаос лижет нам пятки!
Мерси не могла бы воссоздать выражений, сменявшихся на лице Стерлинга, когда он уронил ручку. Она не слышала, как он говорил, если говорил вообще. Но увидела, как он тянется схватить бесплотную руку, протянутую Харкендером. Она видела, как он растворяется в некоей темноте, ощущала, как он делает шаг, выносящий его из мира, помещая в подобие колыбели, которую она и Харкендер создали для его безопасности. Она почувствовала себя лучше, когда он тоже стал частью их группы, ибо знала, как странно ощущать это ему, а значит, у нее было преимущество перед ним.
«Теперь нас трое, — думала она, пока они проваливались сквозь ткань вечности, но понимала, что ошибается. — Нет, нас было трое еще до этого, ведь чье-то лицо — было ли это лицом? — с улыбкой приветствовало ее, но это не было лицо Харкендера, но даже и не лицо серафима. Мы составляем четверку, сплетенную в общий узор, который простирается не на три известных измерения, а на большее их число… а скоро нас будет еще больше».
Она чувствовала, как растворяется страх, в то время как она становится хранительницей знания. Тот факт, что ей стало это известно, дал ей понять: она вовсе не потеряна, не беспомощна, ибо в этой реальности, хотя и чужой, прогресс точно так же возможен.
Харкендер уже протягивал другую бесплотную руку, нашептывал слова приглашения и соблазнял кого-то. На сей раз он воспользовался голосом Стерлинга. Мерси не знала, благословил ли Стерлинг его на это деяние.
— Следуй за мной, вервольф, — произнес голос. — Волею Махалалела, время пришло. Если желаешь стать свободным, если желаешь понять, желаешь узреть лицо того, кто сотворил тебя тем, кто ты есть, идем! Возьми мою руку и сделай шаг во тьму — в последний раз. Твоя судьба, наконец, в твоих руках, это конец, к которому ты стремился!
Спустя мгновение их стало пятеро. Мерси знала это, хотя и не различала индивидуальности Стерлинга или ментальности, принадлежавшей Пелорусу.
«Могут ли остальные убедить себя в том, что нас пятеро? — спрашивала она себя. — Достаточно ли им интеллекта, чтобы представить себе картину единого существа, коим мы стали и становимся. И только ли мне не дано определить четвертое и пятое измерения? Если так, почему я вообще стала частью всего этого?»
— Выйди к нам, — сказал Харкендер, используя голос, содержавший в себе композицию голосов, так что невозможно было вычленить чей-либо тембр. — Выйди к нам, химера, и отзови то, что было украдено у тебя, без чего ты беспомощна и несовершенна. Вот момент, ради которого ты создана, вот цель, с которой тебя послали на землю. Выйди и воссоединись.
Сквозь ртутную мглу окошка в мир она увидела живого сфинкса, чье красивое и усталое лицо оживляло неожиданно ласковое выражение. Сфинкс не стала медлить, и Мерси ощутила ее приход как яркий прилив эмоций. Разум, который это существо добавило к их общему организму, был мощным и восприимчивым. Мерси он показался странно механическим, эксцентричным и в то же время холодным, оперирующим в узком русле и столь лихорадочным, что не помнил даже собственного имени. Мерси никогда не верила, что сфинкс может испытывать страх, но теперь знала: может, да еще и граничащий с кошмаром.
Вспышка кошмара испарилась, когда шесть-в-одном совершили новый полет, словно парение на ангельских крыльях. Окно, сквозь которое теперь смотрела Мерси, напоминало трещину. Словно бы существу, частью которого она стала, недоело лицезреть землю, и оно предпочитало компанию звезд.
Это их общее существо все еще не было полным, законченным, но Мерси казалось, что им больше нет нужды умолять, угрожать или соблазнять, требовать или заставлять: нужно лишь складываться внутри себя. Словно шесть могли превратиться в семь лишь взмахом руки.
Мерси ощутила лишь легчайшее представление о седьмом. Ему она не могла дать никакого имени. Когда миновал кульминационный момент соединения, она, однако, наконец, вспомнила, чье лицо мелькнуло краткой вспышкой, и кого она узнала, когда входила в божественный, всепожирающий огонь. Она помнила ангела, которого не узнала прежде, ибо не знала, что он — ангел.
— Гэбриел Гилл, — сказала она сама себе, так как у нее еще оставался голос и сущность, с которой она себя идентифицировала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137