чугунные, – заметил Бродов-старший, мечтательно вздохнул и зацепил кусочек ароматного, сбрызнутого уксусом сала. – Все это хитро слишком. Про рыбацкую Ее применяли яицкие казаки, промышлявшие ловлей осетров и прочей ценной рыбы. Потому как, само собой, находились людишки, эту самую рыбу воровавшие. Их, естественно, ловили и расправлялись с ними без пощады. Во льду – а дело было непременно зимой – пробивали на расстоянии нескольких метров друг от друга две лунки. Вора связывали и сажали на кукан – на ту самую крепкую бечеву, которая в обычном своем качестве служила для насаживания пойманной рыбы. И на этом кукане несколько раз протаскивали от одной проруби к другой подо льдом. Человек потом мучительно погибал от воспаления легких, а то и просто от обморожения и шока.

казнь слышал? Вот бы всю эту сволочь на один кукан. И к нам сюда, на Байкал. Уж мы бы лунок навертели. Накрутили…
– Все это, Иваныч, конечно, хорошо, но какой же длины должен быть кукан? – Хагдаев усмехнулся, покачал головой и занялся томленной в казане солянкой. – Ну их всех к шитхыру Черт, нечистый (бурятск.)

. Ух ты, забористо, однако, забористо…
– Это верно, пошли они к чертям, – одобрил Бродов-старший, подмигнул и ловко ухватился за графинчик, по счету уже второй. – Давай-ка лучше выпьем. Ну, с богом.
Выпили, тяпнули, добавили, усугубили, и Данила вдруг почувствовал, что змий одолевает. Тот самый, зеленый, с плакатов «Пьянству бой». А тут еще батя с Хагдаевым вытащили трубочки, задымили ядреным, горлодерным табаком. И так-то все было как в тумане, а теперь и вообще…
– Пойду-ка я подышу, – поднялся Бродов-младший, виновато кивнул и по строгой эллипсоиде направился к дверям. «Эх, старею, видно, толерантность падает».
Вышел на крыльцо, глотнул морозный воздух и, задержав дыхание, принялся крутить головой. Не спеша, размеренно, двадцать раз в одну сторону, двадцать раз в другую. По всей науке, как учили. Организм отреагировал, выделил углекислоту, муть перед глазами рассеялась. Стали видны небо, звезды, полная луна, возвратилось представление о сторонах света. Вон там Байкал, вон там Иркутск, вон там Черная скала. Где-то рядом с ней, по словам Хагдаева, и стояла некогда Золотая Баба. В священной роще-айхе на Месте силы, где нельзя рубить деревья и даже косить траву, чтобы не потревожить духов. Бродов, помнится, мальчишкой исходил там все окрестности, излазил вдоль и поперек все камни и расщелины, однако Золотой Бабы не обнаружил. Зато нашел во множестве странные, будто ножом водили по маслу, наскальные изображения. Звери, птицы, рыбы, загадочные письмена.
– Добрый знак, однако, добрый, – удивился тогда Хагдаев, быстро посмотрел по сторонам и почему-то шепотом сказал: – Зураг Наскальные изображения (бурятск.)

на Черной скале кому попало не открывается. Эти изображения огами созданы, боги их каждый месяц и обновляют. Любят же тебя, Данилка, духи. Быть тебе великим богатуром, однако.
Господи, сколько же лет прошло с тех пор? Двадцать? Двадцать пять? Больше…
В общем, пообщался Бродов с дедушкой Морозом, крепко прищемил змеюге хвост и, не попадая зубом на зуб, но уже ни в одном глазу, подался наконец в дом. Там уже вовсю готовились к чаепитию. На столе появились мед, варенье, сахар и, конечно же, пироги, Бродов-старший лично внес пышущий жаром самовар. На боках дореволюционного еще красавца польского серебра, престижной ваныкинской фирмой изготовленного, было написано: «Где есть чай, там и под елью рай».
И в самом деле, хорошо было у Бродовых в доме. Спокойно, несуетно. Даром что выпито изрядно.
– Пробирает, однако, – сообщил Хагдаев после третьего стакана, встал, вежливо икнул и начал собираться. – Ну, хозяева, спасибо за хлеб, за соль, а также за ласку. Рыбников таких давно не ел, однако. Да и брусничный хорош, ох хорош. В общем, ладно, благодарствую, пойду…
– Эй, Степан Васильевич, что-то ты нынче рано. Мы ведь и не выпили толком-то, – сразу не то что огорчился – озадачился Бродов-старший. В голосе его, на удивление трезвом, звучали озабоченность и рассудительность. – Никак ты не в настроении? Или случилось чего?
– Да радоваться нечему, – нахмурился Хагдаев. – Сегодня ночью дух-хранитель прилетал. Крыльями бил, плохое вещал. Такого накаркал, такого… Ладно, после расскажу, время еще есть.
Он посмотрел на женщин, поручкался с мужчинами и ушел, ступая уверенно и твердо, будто и не пил совсем. Неторопливый, приземистый, чем-то похожий на медведя.
– М-да, а ведь этот дух-то его никогда не врал, – заметил, выждав паузу, Бродов-старший. – Помню, ЗИЛа «сто тридцатого» на шестиметровой глубине взял. Да, дела, – отхлебнул он чаю, задумчиво вздохнул и, поставив чашку, повернулся к сыну: – Ну что, сыграем? Даю пешку форы. Даже две…
И было дальше все как всегда – приятный вечер в отчем доме, шахматный турнир в одни ворота, потому как Бродов-старший играл как зверь, разговоры с матерью, общение с котом, поход в теплицу с целью восхищения плодами агротехники. Особенно впечатляли торпеды огурцов, наливающиеся соками в бутылках из-под водки. Затем был ужин, без спиртного и излишеств, после которого полагалось готовиться ко сну – ложились, впрочем, как и вставали, у Бредовых рано. Традиция-с, против нее не попрешь.
А Бродов-младший и не стал. Пожелал всем спокойной ночи, прошелся по удобствам да и подался в свою комнату на второй этаж. Время там словно остановилось, замерло, все было таким же, как и четверть века назад: стол, шкаф, диванчик, перекладина в дверном проеме, бесформенный, истертый кулаками, многострадальный боксерский мешок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16