— Устный рапорт, который я вам делаю, записывает стенограф. Письменную копию я пришлю вам с курьером до полудня, а вторую копию отправлю своему вышестоящему начальству, чтобы все было по правилам…Мегрэ буркнул себе под нос:— Пошел к черту!Вот в этом бюрократическом формализме был весь Лоньон. Он настолько привык, что даже лучшие его начинания всегда оборачиваются против него же, что теперь соблюдал самую нелепую предосторожность, делавшую его совершенно невыносимым.— Вы где сейчас, старина?— В «Маньере»…Это была пивная на улице Коленкур, неподалеку от того места, где умер Голдфингер.— Я обошел все бистро в квартале… Показывал фотокарточку торговца бриллиантами, ту, что на его удостоверении личности. Это свежая фотография, потому что удостоверение выдали меньше года назад… Вчера вечером около десяти часов никто Голдфингера не видел… Вообще-то его здесь и не знают, вот разве что в маленьком баре, который держит приезжий из Оверни, в пятидесяти метрах от его дома. Раньше Голдфингер часто заходил туда звонить, пока два года назад ему не поставили телефон в квартире…— А женился он…— Восемь лет назад. Я сейчас отправляюсь на улицу Лафайет. Если у него в самом деле была назначена встреча, то договориться о ней он почти наверняка мог только там… Поскольку в кругу торговцев бриллиантами все друг друга знают…Мегрэ злился, что не может заняться всем этим сам.Не может пойти потереться среди людей, знавших Голдфингера, и штрих за штрихом дополнить образ, который сложился у него об этом человеке.— Ступайте, старина… И держите меня в курсе…— Вы получите мой рапорт…Между тем дождь, который сыпал теперь мелко-мелко и всем своим видом словно показывал, что прекращаться не намерен никогда, переполнял его желанием выйти вон, на улицу. А заниматься приходилось таким скучным типом, как этот международный мошенник, специализировавшийся на отмывании чеков и ценных бумаг на предъявителя, этим господином, который более или менее долгое время будет пытаться держать себя нагло и высокомерно, но в конце концов выдаст всех сообщников.Его как раз привели. Это был красивый мужчина лет пятидесяти, выглядевший так же утонченно, как какой-нибудь знатный завсегдатай престижного клуба. Он старательно разыгрывал удивление.— Будете говорить?— Простите, — отозвался тип, поигрывая моноклем. — Я не совсем понимаю. Очевидно, произошло ошибка и меня приняли за кого-то другого…— Пой, пташка, пой…— Что вы сказали?— Я сказал: пой, пташка! Слушайте, у меня нынче совсем нет настроения разыгрывать перед вами цирк с многочасовым допросом. Видите этот кабинет?.. Так вот, зарубите себе на носу, что вы не выйдете отсюда, пока не назовете мне всех своих сообщников. Жанвье!Люка! Снимите с него галстук и выньте из ботинок шкурки. Теперь наденьте на него наручники! Не спускайте с него глаз и не давайте ему шевельнуться…Пока, детки…Тем хуже для Лоньона! Хотя ему-то как раз повезло!Он мог в свое удовольствие ходить и дышать атмосферой улицы Лафайет. Мегрэ поймал такси.— На улицу Коленкур. Я скажу, где остановиться…Он испытывал удовольствие уже от одной мысли, что скоро будет на улице, где Голдфингер был убит, где, во всяком случае, он умер прямо перед столбиком вызова полиции, выкрашенным красной краской.Он пешком прошел по улице Ламарк, высоко подняв воротник пиджака, потому что, несмотря на материнскую заботу мадам Мегрэ, зонтик он все-таки оставил на набережной Орфевр…В нескольких шагах от дома 66-бис он приметил человека, в котором признал инспектора, — раньше ему уже приходилось встречаться с ним. Инспектор тоже узнал знаменитого комиссара, но из скромности сделал вид, что не заметил его.— Поди сюда… Никто не выходил? На четвертый этаж никто не поднимался?— Никто, господин Мегрэ… Я шел по лестнице за всеми, кто заходил в дом. Да и тех было мало. Одни поставщики…— Мадам Голдфингер все еще в постели?— Наверное. А вот молодая сестрица куда-то ушла.За ней пошел Марсак, мой коллега.— Она взяла такси?— Дождалась автобуса на углу улицы.Мегрэ зашел в дом, не останавливаясь, миновал каморку консьержки, поднялся на четвертый этаж и позвонил в ту дверь, что располагалась справа. Раздался звонок. Он напряг слух и даже приложил ухо к двери, но не уловил ни малейшего звука. Тогда он позвонил второй раз и третий. Вполголоса произнес:— Полиция!..Он, конечно, знал, что мадам Голдфингер лежала в постели, но не настолько же она была больна, чтобы не суметь встать и ответить, хотя бы через запертую дверь.Он быстренько спустился на первый этаж.— Госпожа Голдфингер никуда не выходила, верно?— Нет, месье… Она больна. Утром к ней приходил доктор. Вот сестра ее, та действительно ушла…— У вас есть телефон?— Нет. Но вы можете позвонить из бара, который держит овернец, это всего в паре шагов отсюда.Он поспешил в бар, спросил номер Голдфингера и долго слушал, как в пустоте квартиры трезвонит телефонный звонок.Лицо Мегрэ в ту минуту выражало самую настоящую ярость. Он попросил соединить его со станцией прослушивания.— Какие-нибудь звонки в квартиру Голдфингера были?— Нет, ни одного. Ни одного звонка с той самой минуты, когда вы ночью оставили свое распоряжение.Да, кстати, инспектор Лоньон тоже…— Я знаю.Он был взбешен. Эта тишина никак не вязалась ни с одним из его предположений. Он снова пошел к дому 66-бис.— А ты уверен, что на четвертый этаж никто не заходил? — спросил он у дежурящего на улице инспектора.— Клянусь вам в этом. Я шел за каждым, кто входил в дом. Я даже составил список этих людей, как мне посоветовал сделать инспектор Лоньон.Ну и зануда же он, этот Лоньон!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13