Скажите, мадемуазель, когда состоятся похороны?— Послезавтра… Тело привезут сегодня во второй половине дня…— Благодарю вас…Занятная девушка. А ведь в нервном напряжении пребывала именно она, и это ее следовало бы уложить в постель с хорошей дозой снотворного.— Послушайте, Лоньон, старина…Мужчины спускались по лестнице гуськом, и Лоньон все вздыхал и качал головой:— Я ведь понял… С первой минуты понял…— Что вы поняли?— Что это дело не для меня… Я составлю для вас свой последний рапорт…— Да нет же, старина…Они уже шли мимо каморки консьержки.— Погодите минутку. Я только задам один вопрос этой славной женщине. Скажите, мадам, госпожа Голдфингер часто выходит из дому?— Утром ходит за покупками… После обеда иногда ходит в универмаг… Но не сказать, чтобы часто…— А гости к ней ходят?— Да можно сказать, никогда… Такие спокойные люди…— А живут они в этом доме давно?— Шесть лет… Если бы все жильцы были такие же…Лоньон стоял, мрачно насупившись и низко опустив голову. Он демонстративно не принимал никакого участия в разговоре, который его больше не касался. Еще бы! Сам шеф с набережной Орфевр перебежал ему дорогу!— А она всегда была такой домоседкой?— Да как сказать… Вот зимой одно время… Она чуть не каждый день после обеда куда-то уходила… Говорила, что ходит к подруге, которая ждала ребенка, чтоб та не скучала…— А вы эту подругу видели?— Нет. Они потом, наверное, поссорились…— Большое вам спасибо. А было это перед тем, как сюда переехала Ева, верно?— Да, примерно в это самое время мадам Голдфингер и перестала часто уходить из дому.— А вас это не удивляло?Наверное, консьержка что-то припомнила. На какой-то миг взгляд ее застыл, но почти тотчас же она отрицательно покачала головой:— Да нет… Ничего же не случилось…— Спасибо вам!На улице по-прежнему дежурили два инспектора, делавшие вид, что не знакомы друг с другом.— Инспектор, пойдемте-ка в «Маньер»… Я только позвоню и буду целиком в вашем распоряжении.— Как скажете… — вздохнул Лоньон, мрачнея еще больше.— Алло, Люка?! Ну как там наш Коммодор?— Доходит потихоньку…— Все такой же неприступный?— Он уже начинает страдать жаждой, да так, что слюнки текут… Думаю, он дорого дал бы за кружку пива или коктейль…— Получит, когда расколется. Ну, пока…Он вернулся к Лоньону и обнаружил, что тот, пристроившись за мраморным столиком кафе, уже составляет на фирменном бланке «Маньер» прошение об отставке, выводя буквы красивым и четким почерком старшего сержанта. Глава 3Слишком спокойная жиличка и господин, родившийся отнюдь не вчера Допрос Коммодора продолжался восемнадцать часов, прерываемый телефонными звонками в Скотленд-Ярд, в Амстердам, Базель и даже в Вену. Кабинет Мегрэ, заставленный пустыми стаканами и тарелками из-под сандвичей, с полом, усыпанным пеплом от трубочного табака, с разбросанными повсюду бумагами, напоминал теперь солдатскую караулку. На рубашке комиссара, хоть он и скинул пиджак с самого начала, расползались под мышками широкие полукружья пота.Поначалу он обращался со своим именитым клиентом по-джентльменски. К концу он уже тыкал ему, как обыкновенному карманнику или своему подчиненному:— Слушай, старик… Между нами, ты ведь хорошо знаешь…Его совершенно не интересовало то, чем он сейчас занимался. И может быть, именно поэтому ему таки удалось дожать мошенника, отличавшегося завидным упрямством. Тот просто ничего не понимал, глядя, как комиссар с увлечением отвечает на телефонные звонки или звонит сам, обсуждая дела, которые не имели к нему никакого отношения.И все это время делом, к которому рвалось сердце Мегрэ, занимался Лоньон.— Понимаете, старина, — сказал он ему еще в «Маньере», — чтобы распутать эту историю, необходим человек, живущий здесь же, в этом квартале, то есть такой человек, как вы… Вы лучше кого бы то ни было знаете и местных жителей, и местные особенности… Если я и позволил себе…Это был бальзам. Целебная мазь. Много-много целебной мази, призванной исцелить раны, нанесенные самолюбию инспектора Недотепы.— Голдфингера убили, верно?— Раз вы говорите…— И вы тоже так думаете… Это одно из самых изящных преступлений за все время моей работы. Полиция в роли свидетеля самоубийства! Ловко задумано! Я ведь сразу заметил, старина, что вас это поразило с самого начала… Центральный полицейский участок как будто сам присутствовал на месте, где случилось самоубийство… Но вот следы глушителя… Вы сразу подумали, что что-то не так, едва Гастин-Ренетт прислал вам свой отчет… Из револьвера Голдфингера была выпущена всего одна пуля, и револьвер в момент выстрела был снабжен глушителем… Иначе говоря, мы услышали другой выстрел, второй выстрел, произведенный из другого оружия… Вы поняли это так же хорошо, как и я. Кто такой был Голдфингер? Несчастный бедолага, которому не сегодня-завтра грозило разорение…Действительно, бедолага, и у Лоньона имелись тому доказательства. На улице Лафайет о покойном говорили с симпатией, но и с некоторой долей презрения.У них не принято жалеть людей, которые позволяют себя дурить. А он не раз оказывался в дураках! С рассрочкой на три месяца продал камни ювелиру из Беконле-Брюийер, почтенному отцу семейства, одному из тех, про кого говорят «живым в рай попадет», а тот возьми и на старости лет свяжись с какой-то девицей, даже не хорошенькой… Быстренько перепродал его камешки и вместе с любовницей удрал за границу.В кассе Голдфингера засияла дыра в сотню тысяч франков, которую он больше года пытался заткнуть, да так и не заткнул.— Как видите, Лоньон, настоящий бедолага… Бедолага, который себя не убивал… Доказательство тому — глушитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13