Отяжелев от пищи, вина и психоактивных паров, переселенцы охотно согласились отправиться в Нионель. Монарший дар: четыреста иноходцев в полной сбруе и вдвое больше элладотериев с повозками, а также стадо недавно прирученных маленьких гиппарионов – для разведения породы – был принят оболваненными монстрами с изъявлением восторженной благодарности. После тщательно разыгранных протестов Шарн и Айфа соблаговолили принять двойной вес всего стада в драгоценных камнях – в качестве частичного погашения налогов, которые нация ревунов задолжала трону за прошедшие восемьсот пятьдесят шесть лет.
Вопрос о вводе невест в благородные дома фирвулагов был деликатно замят. Этот обычай, объяснили Суголлу, в среде нормальных фирвулагов давно не соблюдается, и было бы странно его теперь восстанавливать. Король и королева в один голос заверили властелина ревунов, что невесты будут чувствовать себя гораздо счастливее (и полезнее) со своими семействами в Нионели. Там они не только примут наравне со всеми участие в восстановительных работах, но и собственноручно уберут брачные покои, чтобы разделить их со своими будущими супругами. На празднике Великой Любви юные ревунши совершат брачные ритуалы вместе с девицами из стана фирвулагов, и юноши будут спариваться с девушками на основе взаимного выбора. Притом королева Айфа высказала опасения, что невесты-мутантки окажутся в несколько невыгодном положении, ведь их число непропорционально велико, однако она лично разошлет пригласительные билеты в самые отдаленные уголки своих владений «диким» фирвулагам, лишь формально подчиняющимся трону, и тем самым обеспечит дополнительный приток женихов. Но ежели какая-нибудь из пришлых красавиц в нынешнем году останется невостребованной, ее непременно «подцепят» на будущий год, как только слух об очаровании и богатом приданом дочерей ревунов разнесется по всей Многоцветной Земле.
На этой милой ноте королевский кортеж отбыл. Суголл, сбросив с плеч бремя тревог и страхов, удалился в свой парчовый шатер, дабы отдохнуть от тягостного двухдневного путешествия. А счастливые мутанты захрапели на той же поляне, где пировали, и приняли во сне свои естественные обличья.
Не спали только Грег-Даннет и Катлинель. Когда зашла луна и погасли костры, полукровка-повелительница и юркий генетик во фраке взяли фонари и пошли дозором по поляне – убедиться, все ли ревуны в добром здравии. Скопище гротескно деформированных тел, одетых с неуместной роскошью, расположилось в Дантовом беспорядке на примятой траве. Повсюду валялись пустые фляги и грязная посуда.
Грег-Даннет нарушил молчание:
– Ты так ничего и не сказала Суголлу?
– Язык не повернулся. Он столько пережил за эту зиму – а тут еще путешествие, все время на нервах. Он боялся, что Шарн запихнет нас в какое-нибудь захолустье вроде Альбиона. Нионель по сравнению с ним кажется ему раем. Нет уж, пусть немного придет в себя, прежде чем узнает плохие новости. И смотри, Грегги, ни полслова, иначе я на тебя рассержусь.
– Не бойся, буду нем как рыба! – Генетик затряс своей обезьяньей головкой. – Король с королевой и челядью очень мило все обставили, но, бродя в толпе, я поймал много всполошенных мыслей. А ты, моя дорогая, с твоими возможностями наверняка сразу поняла, где собака зарыта.
– Этого следовало ожидать, – ответила Катлинель. – Ревунов никогда не вводит в заблуждение иллюзорный вид друг друга, а ведь они с фирвулагами принадлежат к одной и той же метапсихической модели.
Грег-Даннет удрученно вздохнул.
– Да, только для людей и тану, не обладающих даром ясновидения, маски останутся герметичными. Бедные маленькие дурнушки! Впрочем, слияние генофондов было лишь частью нашего евгенического плана. У нас есть еще генная инженерия и Кожа.
– Да, но какой позор их ждет на празднике Великой Любви! Кто знает, как это на них отразится! Ох, Грегги, вот несчастье-то!
Она умолкла и высоко подняла фонарь. Под ивой расположились три маленьких страшилища: ножки-тростиночки переплетены, карликовые мордочки застыли в блаженном покое. На всех юбочки, расшитые драгоценными камнями, венки, красные сапожки.

2

Сидя на большом дереве, одиноко росшем посреди цветущей саванны, ворон внимательно следил за тем, как пара саблезубых кошек подстерегает добычу. Неподалеку беззаботно паслась стайка золотистых лиророгих газелей, и внезапно саблезубый самец напал на них из высокой травы. Они бросились врассыпную, но дорогу им преградила лежавшая в засаде самка. Почти небрежно она взрезала горло газели своими десятисантиметровыми клыками. Ее партнер был тут как тут и вожделенно облизывался.
В сердце ворона вспыхнула извечная жажда крови. Перед его принудительным напором кошки отступили, шипя выгнули спины, но ворон, не обращая на них внимания, нацелил клюв – острый эбонитовый кинжал – в огромный черный глаз газели. Животное перестало биться, отказавшись от борьбы. Ворон напился водянистой слизи, потом крови.
Но не почувствовал облегчения. Прежде все было иначе.
Он вспорхнул обратно на ветку и стал покачиваться там, отупелый, несчастный, глядя, как свирепые кошки возобновили свою трапезу. Ну никакого удовольствия! Почему он не чувствует прилива горячей энергии, как бывало раньше, когда ему удавалось утвердить свою власть над жертвой? Почему нет былого восторга даже при проникновении взглядом в земную твердь?
Это его вина.
Солнце расползалось вширь, словно кровавый омут. Ворон уцепился за ветку, чувствуя, что мозг его туманится, а кишки пухнут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138