Через час Шаваш вошел в кабачок "Шадакун". Стены кабачка были
покрашены синей краской, и на синем фоне был нарисован рыбий бог Шадакун.
Перед богом, в память о его варварском происхождении, дымился фитиль,
вставленный в козий помет, смешанный с травой и нефтью. В руке бог держал
корзинку с рыбой, и вместо лица у бога было большое медное зеркало. Под
богом, на циновке, сидел Иман Глупые Глаза. Иман пил рисовую водку и
глядел на свое отражение в боге.
Иман Глупые Глаза был когда-то писцом в министерстве, но его
начальник был к нему недоброжелателен. Как-то Иман сделал описку в
подорожной. "Глупые твои глаза", - сказал начальник, и Имана уволили. Он
стал давать всякие полузаконные советы делателям денег и прочим
разбойникам, а в последние месяцы, когда господин Нарай стал этих
разбойников изживать, совсем опустился и не просыхал.
Иман допил бутылочку и попросил еще.
- А кто платить будет?
- Слушай, - сказал Иман, - я тебе заплачу в следующем рождении, а?
- Пошел вон, - сказал хозяин харчевни. Иман обиделся:
- Слушай, - сказал он, - или ты не веришь в следующее рождение?
Думаешь, господину Нараю такое понравится? Только бунтовщики и еретики не
верят в следующее рождение!
- Пошел вон, - повторил трактирщик.
Тут Иман стал ругаться, но трактирщик не обращал на него внимания,
зная, что Иман его не убьет. Шаваш вытащил розовую и отдал ее трактирщику.
Потом подумал и вытащил вторую.
- Ого, - сказал трактирщик, - ты сегодня с добычей.
Шаваш подошел и сел на циновку рядом с Иманом. Трактирщик принес им
чашки и плетеный кувшинчик с вином. Иман вставил соломинку в чашку и стал
сосать вино. Шаваш тоже вставил соломинку в чашку, но вина сосать не стал.
Шаваш вытянул из рукава третью розовую и стал на нее смотреть.
- Слушай, Иман, - вдруг спросил Шаваш бывшего чиновника, - а правда,
что государь однажды подарил господину Андарзу бумагу в десять тысяч
розовых, и просил употребить ее наилучшим способом, - а Андарз вынул перо
и написал на этих деньгах свои стихи?
- Правда, - сказал чиновник, - только он написал не свои стихи, а
стихи Адинны.
- А чем стихи Адинны лучше стихов Андарза? - полюбопытствовал Шаваш,
который разбирался в стихах гораздо хуже, чем в чужих кошельках.
- По-моему, стихи Адинны хуже стихов Андарза, - сказал Иман. -
По-моему, Андарз лучший поэт, чем кто бы то ни было после трех поэтов
пятой династии.
- Не скажи, - вмешался хозяин, - пока человек не умер, нельзя
сказать, хороший он поэт или плохой. Потому что еще не было случая, чтобы
хороший поэт не умер плохой смертью.
- Вряд ли господин Андарз умрет плохой смертью, - возразил бывший
чиновник, - государь его нежно любит, и если бы не он, ты бы сейчас не
угощал меня вином из Аракки, потому что ее бы захватили варвары.
- Ну, - покачал головой хозяин, - если господин Андарз умрет
спокойной смертью, то после смерти окажется, что он был плохой поэт.
Трактирщик высказался и ушел протирать чашки, а Иман остался нюхать
лепешку и смотреть на свое отражение в боге.
- Слушай, Иман, - сказал Шаваш, - а откуда взялись деньги?
- Деньги, - сказал Иман, - ввел государь Иршахчан, чтобы учесть все,
что производит страна, и чтобы выдавать чиновникам жалование не натурой, а
кожаными листами, которые можно обменять на продукты в казенных лавках.
- Это ты имеешь в виду настоящие деньги, - сказал Шаваш, - а откуда
взялись золотые деньги?
- После государя Иршахчана, - промолвил бывший чиновник, - империя
распалась на части, и настали такие времена, что по одну сторону реки было
одно государство, а по другую - другое, а на острове между ними было
третье. Так получилось, что на кожаную монету, на которую по одну сторону
реки обязаны были менять на овцу, по другую сторону реки нельзя было
обменять даже на клок овечьей шерсти, и бумага, которая вечером, при одной
династии, означала фруктовое дерево, утром, при другой династии, означала
разорение владельца. И вообще каждая новая власть не заботилась ни о
ремесленниках, ни о земледельцах, а заботилась только о том, чтобы
нарисовать побольше кожаных и бумажных денег. Тогда между люди стали
менять между собой товары на золото и шкурки, а на бумагу меняли только
тогда, когда к ним в дом приходили люди с оружием. И с тех пор повелось,
что в те времена, когда товар пересекает несколько границ, расчеты ведутся
в золоте, а когда он не пересекает границ, расчеты ведутся в бумаге.
Государь Иршахчан сказал: "Бумажные деньги означают, что городом правит
государь, золотые деньги означают что городом правят деньги".
- Гм, - сказал Шаваш, - значит, бумажные деньги, - это как долговая
расписка? Государь выдает мне розовую, а я могу прийти в казну и попросить
ее поменять на рис и на золото?
- Можно сказать и так, - согласился бывший писец.
- А если я приду в казну, а там нет ни золота, ни риса?
- Тогда, - сказал писец, деньги начинают дешеветь, а вслед за этим
дешевеет человеческая жизнь, и наступают такие времена, что человек
ложится спать при одном государе, а просыпается при другом.
- А ведь деньги дешевеют, - сказал Шаваш.
Писец вздохнул и стал сосать через соломинку вино. Шаваш попросил
принести новый кувшинчик и сказал:
- А почему тогда не бывает частных денег?
- Чего? - удивился писец.
- Частных денег, - повторил Шаваш. - Предположим, частный человек
соберет у себя зерно или золото и станет выдавать обязательства:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17