Старичок никогда не промахивался, и крупинки рыбацкой соли отправлялись следом за яйцом в желудок.
Заканчивал Старичок свою трапезу десертом. Как и положено в "лучших домах Лондона и Парижа", - доставал из кармана луковицу, сдирал с неё тонкую шелковистую кожурку и со смаком всаживал в сочный луковый бок пеньки стершихся коричневых зубов, а на лице его появлялось сладкое выражение, будто Старичок тешил себя некими невиданной вкусноты фруктами, слезящиеся же глаза продолжали хищно следить за всем, что происходило в магазине. За тем, как две толстые, с отвисшими подбородками перекормленные тетки покупали десять бутылок дорогого коньяка "хенесси", а затем волокли его в фанерном ящике к большому серебристому "мерседесу", за нищей старушонкой, забредшей в этот магазин и едва не грохнувшейся в обморок от роскоши, обилия товаров огромных, в полстены, зеркал и отражающейся в них еды зеркала создавали впечатление, что еда здесь была кругом, из неё состояли стены, перекрытия потолка, пол, воздух - все. Старичок прокалывал нищенку взглядом и брезгливо приподнимал верхнюю губу.
- Ты, кхе-кхе, при коммуняках, небось, заслуженной учителкой была?
На глазах нищенки появлялись слезы, она, придерживаясь одной рукой за стену, задом, задом, униженно горбясь, выдавливала себя из магазина.
Старичок смеялся - он не любил бывших заслуженных учительниц, готовых при первом удобном случае прочитать мораль кому угодно, хоть самому Ельцину, - время морали осталось позади и то, что было, - не вернется... Старичок хоть и не знал этого, но догадывался. Смяв пирамидоподобный пакет от сметаны, совал надрезанный острый угол в рот, ещё раз сминал его, уже посильнее, выдавливал остатки вожделенного продукта на язык и сладко чмокал.
- Кхе-кхе! - запоздало Старичок подавал голос - нищенка уже скрылась за дверью. - Кхе-кхе-кхе! - Это его "кхе-кхе-кхе" было выразительным. Старичок умел вместить в него очень многое: презрение, злость, угрозу, словно бы он хотел догнать бывшую учительницу и украсить парой синяков её сморщенный портрет.
Закончив трапезу, Старичок ссыпал с вафельной своей скатерки крошки в ладонь, затем решительным броском отправлял крошки в рот и удовлетворенно похлопывал себя пальцами по губам. Свернув серую скатерку, превращал её в шарф, натягивал себе на шею и сбоку закалывал булавкой. Пакет из-под сметаны он небрежно бросал на пол.
Ни одна из продавщиц, - а это были девушки, которые за словом в карман не лезли, - не смела сделать Старичку замечание. Ни словечком, ни полусловечком, ни четвертьсловечком, ни... ни даже запятой, в общем. Только когда он покинул магазин, трое продавщиц кинулись к подоконнику.
- Ну и амбре! - сморщились они дружно и так же дружно помахали перед собою ладошками, потом боязливо оглянулись: а не слышит ли их Старичок?
Похоже, это у них было специально отработано, а точнее, получено в каком-то диковинном современном торговом училище: и мыслить слаженно, в унисон, и говорить. Очень занятные были эти девицы, и напрасно они считали, что Старичок их не приметил. Он их приметил. С тем, чтобы заглянуть как-нибудь в этот магазин еще.
- Сто лет этот фрукт не мылся, - сказала одна продавщица.
- Больше, чем сто, - сказала другая продавщица. - Как родился, так и не мылся... Ни разу.
На несколько минут они включили все, что имелось в магазине по части "освежения воздуха" - вентиляторы, кондиционеры, обдуватели, преобразователи, ионизаторы воздуха и тому подобное, помогали могучей технике тем, что махали перед собой ладошками, а когда через полчаса выключили, то оказалось, что дух Старичка не выветрился, в воздухе ещё попахивало гнилью, потом, ещё чем-то противным, чему и названия нет, и снова включили всю технику. Плюс ко всему открыли окошки, форточки и дверь. И все равно дух Старичка стоял в магазине, такой он был едкий, прочный, заполз в щели, застрял между магазинной утварью и не хотел никак выбираться из помещения.
...У Старичка была племянница - милая скромная девушка, которая в школе поражала успехами: по математике она уже одолевала институтскую программу, по литературе вместо сочинений писала фантастические рассказы на вольную тему, кроме немецкого языка, положенного ей по школьному перечню предметов, она изучала ещё английский, французский, испанский и датский. Словом, очень славная и очень талантливая это была девушка. Родные на неё нарадоваться не могли. Казалось бы, девушка с такими требованиями к себе должна быть синим чулком, прыщеватой дурнушкой, насквозь пропитанной книжной пылью, ан нет - при всем этом племянница Старичка была очень красивой, с длинными ногами и милым большеглазым лицом.
Когда племяннице исполнилось семнадцать лет и она поступила в Московский университет - у неё это счастливо совпало - и день рождения, и известие о приеме в университет, - она пригласила к себе родных.
Пришел и Старичок, хотя, честно говоря, не собирался приходить, но потом, похоже, услышав в самом себе голос крови, приплелся - сгорбленный, кхекающий, в негнущемся жестком своем плаще, спекшемся от жары и отвердевшем от мороза, громко и зло постучал палкой в прихожей... Когда племянница выбежала, протянул ей подарок: перевязанную синтетической бечевкой коробку из-под давно забытых папирос "Казбек", проговорил важно, будто патриций, "подавший руку" простолюдину для поцелуя:
- На!
Племянница размотала бечевку, заглянула в коробку: интересно, что там за подарок?
Оказалось - старая, окаменевшая от времени конфета с репродукцией знаменитой картины Шишкина "Утро в сосновом бору", которую языкастый русский люд повсеместно зовет не иначе, как "Медведи на лесозаготовке", и надкушенное яблоко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113