Техника катания должна быть доведена до автоматизма.
Он поморщился. Слова, которые он произносил, показались ему казенными, сухими, как некий технический текст - ни души в нем, ни сердца, сплошной холод да сухомятка. А может, это и хорошо, что у него рождаются такие бездушные слова, может, ему будет так легче порвать с Викой.
- Тебе на сегодня хватит кататься, - сказал он Вике, - не надо перенапрягаться, иначе завтра не встанешь на ноги.
- А тебе не хватит?
- Мне можно. Я ещё пару раз хочу спуститься с верхнего Чегета. А ты... Ты можешь позагорать на балконе. Видишь, какое тут солнце! У нас, в Москве, такого даже летом не бывает.
- А если я поднимусь к кафе "Ай"? Там ведь загорают. Я видела там женщин.
- Это горнопляжницы. Тут две категории отдыхающих: есть горнолыжники, есть горнопляжники...
Горнолыжники и горнолыжницы катаются, отрабатывают технику на склоне. Здесь, кстати, в те дни тренировались и обе сборные страны, мужская и женская. Потеют, выкладываются так, что вечером у них не остается сил даже на то, чтобы сходить в столовую, проглотить "кирзуху", сдобренную мясным соусом, иначе каша не втиснется в горло. А горнопляжницы, надев на себя роскошные комбинезоны, захватив фирменные "белые звезды" или "россиньолы", поднимаются на канатке к "Аю", загорают там до обеда, после спускаются по той же канатке в гостиницу. Многие из них не умеют даже двух шагов сделать на лыжах. Эти горнопляжницы - особый социальный слой, богатые женщины из Москвы, Питера, Киева, Таллина. Среди горнопляжниц встречаются и горнопляжники - холеные мужчины, одетые в роскошные горнолыжные костюмы.
- К кафе "Ай" можно, - разрешил Солонков. - Это безопасно.
Он проводил Вику в номер, подождал, когда она оденется, а потом вместе с ней поднялся по канатной дороге на первый Чегет, к уютному, проблескивающему лакированной деревянной обшивкой "Аю". Оставил Вику там, а сам поехал выше, на макушку горы.
По дороге с горечью оглядывал яркие горы, слепяще голубой ледяной язык, сползающий с вершины Донгуз-Оруна, и думал о том, что через год он уже сюда не приедет. Счастье его, такое недолгое, такое непрочное, будет обрублено одним черным ударом.
Он понимал, что сейчас пока держится, и продержится все время пребывания в горах, но как только вернется в Москву, сломается и сгорит в две-три недели. В том, что так оно и будет, Солонков не сомневался. И ещё убивала его жалость к Вике. Ей будет плохо, когда его не станет, очень плохо...
Он поднялся на вершину Чегета, глянул с неё на выглядевший очень домашним, добродушным Эльбрус, усмехнулся про себя - впечатление очень обманчивое - и, резко оттолкнувшись палками, пошел по трассе. Он быстро набрал скорость, понесся вниз, будто вихрь, срезая закраины трассы, подпрыгивая на застругах и проносясь по воздуху над камнями, опасно вылезшими из снега в нескольких местах, рубя стальными канатами лыж повороты, стискивая зубы от того, что ветер больно обжигал ему лицо, проносясь в нескольких сантиметрах от деревьев. Многие на Чегете видели одинокого лыжника, который несся на огромной скорости с вершины Чегета до нулевой точки, до самого выката.
Солонков не стал сворачивать к "Аю", чтобы посмотреть, как там Вика, обогнул и лежбища горнопляжников. На канатной дороге очереди не было, и он снова поднялся на вершину Чегета.
В один из моментов, когда он шел по окоему горы, по самому краю трассы, за которым начиналось непотревоженное, набухшее грозной тяжестью снеговое поле, готовое скатиться в ущелье лавиной, и скорость была оглушающая, все звуки, кроме свиста ветра, исчезли, - Солонков подумал о том, что счеты с жизнью он может свести в один миг... Вот сейчас, например... И не надо будет мучиться, загибаться в больнице от боли, проклинать собственную слабость.
Скорость была такая, что за Солонковым не поспевала тень - отрывалась на ходу, отставала от хозяина.
В следующий миг Солонков отогнал от себя навязчивую мысль.
Игру, отведенную ему судьбой, надо было сыграть до конца, и ни минуты, ни секунды своей жизни никому не дарить.
Во второй раз он скатился с горы ещё быстрее, чем в первый.
Мысль, которую он прогнал, пришла ему в голову снова, и он опять отогнал её от себя.
Наступило восьмое марта. Вика ещё находилась в постели, когда Солонков, одетый, чисто выбритый, надушенный хорошим одеколоном, появился в номере.
- Вик, проснись! - Он тронул Вику за плечо. - Так ты проспишь женский день.
Вика открыла глаза, и первое, что увидела, были цветы - большой букет роз, завернутый в серебряную бумагу, и только за цветами загорелого Солонкова. И воскликнула по-девчоночьи счастливо:
- Ой!
Солонков протянул ей букет. Она уткнула в розы лицо:
- Какой большой букет! Сколько их здесь?
- Двадцать одна. Очко! Выигрыш, как в картах. Но это ещё не все. Солонков отступил чуть назад, поднял с пола ведерко, плотно набитое мимозой. - Это от Анатолия Дзадзуевича Шихалиева.
Вика всплеснула руками:
- Еще одно ведро мимозы!
- Сегодня на горе игры будут. И в Адыл-Су, на альпинистской базе... Здесь - горнолыжные, там - керосиновые, вечерние. Мы приглашены и сюда, и туда.
- Королевская жизнь! - восторженно воскликнула Вика.
В окно было видно, как порозовел ледяной край Донгуз-Оруна, а потом его разом залило золотом. Это над горами Терскольского ущелья поднималось солнце.
Днем около кафе "Ай" состоялись снежные игры. Начались они с состязания двух команд. Команды по десять человек накрыли попонами и поставили на лыжи. Головной лыжник в каждой команде нахлобучил на себя здоровенную коровью маску, вырезанную из картона и ярко раскрашенную гуашью. У одной коровы были удлиненные персидские глаза черного цвета, с пушистыми ресницами, у другой - глаза голубые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113