Патроны были заряжены крупными пулями-турбинками, запросто сшибающими с ног и здоровяка-лося, и лобастого, со стальным черепом медведя, и вепря с клыками-штыками, обладающего мощью танка и яростью нечистой силы.
Кто знает, а вдруг в дом заберется какой-нибудь небритый детина с ломом или дверь вышибет пьяная компания. Хоть и слабая защита от изуверов охотничье ружье, всего два выстрела на всю нападающую команду, а все-таки защита. Детей у Бессоновых не было, так что баловаться с оружием в квартире некому, Бессонов так и держал его заряженным на ковре.
- Слушай, медная задница, два пластмассовых яйца, ты нам мозги не пудри и время не тяни, - подписывай бумагу. Я тебя предупреждаю в последний раз, больше предупреждать не буду, - медленно, стараясь, чтобы каждое слово дошло до Бессонова, заговорил Антон, - если ты будешь тянуть время, то, во-первых, из этого ничего не выйдет, во-вторых, мы из тебя вытащим все внутренности и расстелим по полу... Для просушки.
Эта фраза понравилась Егору, он открыто, по-мальчишески улыбнулся, сделал аккуратный бесшумный шаг к Бессонову, и шаг этот показался Бессонову страшным.
- Ты, кривозадый, будешь мертвецам завидовать, если мы за тебя возьмемся, а подпишешь бумагу - внутренности сохранишь, жив останешься, лицо, когда в гроб положат, непотревоженным будет. Выбирай!
Егор, мелко, как-то по-детски кивая головой, сделал ещё один бесшумный шажок к Бессонову. Бессонов застонал, повозил языком во рту и сплюнул на ладонь кровь.
- Времени у тебя... - Антон отвернул обшлаг рукава, поглядел на часы, - времени у тебя три минуты. Считай - кот наплакал. Но за три минуты можно мирный договор подписать, не только эту фитюльку, - он приподнял лист бумаги, - тьфу! Через пять минут приедет нотариус, и с ним - ребята, с которыми тебе, дядя, лучше не встречаться. Я тебя предупредил, и если это произойдет, я тебе не завидую...
Егор вновь сделал бесшумный маленький шажок, опять сожалеюще покивал головой: в этой двойке старшим был Антон, и Егор во всем подчинялся напарнику, губы его раздвинулись в улыбке. "Дурак, мол, ты, дядя, большой дурак... Ну чего тебе стоит подписать какую-то жалкую бумажку? Не подпишешь - худо ведь будет! Приедут мужики - с живого спустят шкуру. Срежут её ножом и натянут на колья для просушки".
Бессонов понял, что у него нет ни одного шанса остаться целым, уладить все миром, эти люди не понимают добра, не понимают таких простых вещей, как слезы, боль, беда, они из тех, которые считают: чем хуже вокруг - тем им лучше; Бессонова эти кожаные куртки, как пить дать, вывернут наизнанку, выдернут из него, живого, хребет, выпотрошат кишки, пальцами выдавят глаза.
- А я тебе не завидую, - вдруг жестко и тихо проговорил Бессонов, глядя в упор на Антона.
- Чего-о? - Тот даже не понял, о чем говорит их пленник. - А ну повтори, что ты сказал, вонючка!
- Ты сказал, что мне не завидуешь, а я не завидую тебе...
- Ну ты и... Ты - труп, понял? - Антон, продолжая сидеть в кресле, ткнул в Бессонова пальцем, словно пистолетом. - Труп!
- И тебе я не завидую. - Бессонов перевел взгляд на Егора, продолжающего потихоньку подбираться к нему.
Егор словно бы исполнял некий ритуальный танец, положенный перед всяким съедением человека, - а в том, что с Бессонова придется содрать шкуру, а мясо сварить в котле, Егор был, похоже, уверен на сто процентов и сделал ещё один шажок к Бессонову. В ответ на слова Бессонова он сожалеюче улыбнулся: этот парень в кожаной куртке, лопающейся в литых плечах, и мыслил со своим напарником одинаково. Улыбнувшись, покачал головой: ну что тебе стоило, гад ползучий, подписать бумагу! А ты не только не подписал, но ещё и угрожать начал.
А Бессонов собирался с силами. Он был из той самой породы русских мужиков, что долго запрягают, но потом быстро едут. По лицу его пробежала судорога, - даже зубы лязгнули, будто у волка, он сцепил челюсти, приподнялся на кушетке и резким движением сдернул со стены ружье.
Антон, увидев это, захохотал грубо, издевательски:
- Брось эту пукалку, хмырь болотный! Она единственное на что годится - в печке шуровать. Не зли нас с Егором - брось!
- Я счас, я счас, - зачастил Бессонов хрипло и ощутил, что пальцы у него перестали трястись, окрепли, когда в руках оказалась вертикалка, - я покажу тебе "в печке шуровать", я покажу тебе квартиру, я покажу тебе... Ты всего у меня получишь сполна, хлебнешь...
- Тьфу! - отплюнулся Антон. - Труп! Сделай его, Егор.
Егор, получивший приказ напарника, понимающе кивнул, ещё раз с сожалением улыбнулся и резко оттолкнувшись ногами от пола, прыгнул, будто зверь, к кушетке.
Время вдруг обрело стремительность, стало упругим, опасным. Бессонов быстро перевел флажок предохранителя на боевое положение и навскидку, понимая, что через несколько мгновений будет поздно, почти не целясь, выстрелил в Егора.
У того лицо вдруг сделалось широким, удивленным, глаза по-мальчишески посветлели, стали беззащитными, и Бессонов, хорошо, словно под увеличительным стеклом, видя их, пожалел о том, что нажал на спусковую собачку ружья. Егор неверяще взвизгнул, пуля всадилась ему в грудь, вдавив в тело клок черной кожи. Сам он остановился прямо на лету - это было страшно: вдавившийся в мякоть клок кожи стал лаковым, блестящим, бруснично-ярким.
"Вот и пригодилось ружьецо-то", - мелькнула в голове Бессонова спокойная, какая-то чужая, будто и не с ним все происходило, почти нелепая мысль. Егор закричал, вскинул руки в последнем предсмертном движении и тяжело грохнулся на пол. Сложился бескостным кулем, подогнув под себя обе ноги. По поверженной груде мяса пробежала дрожь, послышался тонкий плачущий звук, и Егор затих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113