Парадокс близнецов не возникает. Когда скорости вновь уравниваются и происходит воссоединение, звезда прожила больший отрезок времени, чем корабль.
Если тау падает до одной сотой и продолжает падать, вы пересечете световой век за один год вашего личного времени. (Хотя, разумеется, нельзя вернуть столетие, которое прошло за это время дома, где ваши друзья состарились и умерли). Это неизбежно подразумевает стократное увеличение массы. Бассердовский двигатель, черпая водород из космоса, может обеспечить такой полет. В самом деле, глупо останавливать двигатель и причаливать к берегу, когда можно продолжать уменьшать тау.
Таким образом, чтобы достигнуть других солнц за разумный отрезок времени, нужно: продолжать постоянно ускоряться до точки середины пути между звездами, в каковой точке вы запускаете систему торможения в бассердовском модуле и начинаете замедляться обратно. Вы ограничены скоростью света, которой достичь невозможно. Но вы можете приблизиться к этой скорости. Таким образом, вы не имеете предела обратного фактора тау.
За год полета при одном «g» разница между «Леонорой Кристиной» и медленно движущимися звездами накапливалась незаметно. Теперь кривая перешла к крутой части своего взлета. Людям на борту корабля стало казаться, что расстояние до звезды назначения сокращается — не только потому, что они приближались, но и потому, что с их точки зрения изменилась геометрия пространства. Процессы во внешнем мире воспринимались теперь как ускоряющиеся.
Этого еще не было видно. Минимальный тау в плане полета корабля, в точке середины, должен быть немного выше 0,015. Но настал момент, когда минута на борту корабля соответствовала шестидесяти одной секунде в остальной галактике. Немного позже она соответствовала шестидесяти двум.
Затем шестидесяти трем… шестидесяти четырем… корабельное время между такими отсчетами становилось постепенно, но неуклонно меньше… шестидесяти пяти… шестидесяти шести… шестидесяти семи…
Первое Рождество, которое команда корабля проводила вместе, пришлось на самое начало полета и было лихорадочным карнавалом. Второе было менее громким. Люди уже занялись своей повседневной работой и установили круг постоянного общения. Все же импровизированные украшения сверкали на всех столах. Любительские мастерские огласились звуками — щелкали ножницы, мелькали иглы; камбуз пропах пряностями. Все делали друг другу маленькие подарки. Секция гидропоники решила, что может поделиться достаточным количеством зеленых лиан и веток для имитации рождественского дерева в спортзале. Из огромной библиотеки микрофильмов извлекли ленты о снеге и санях, записи веселых рождественских песен. Любители театра репетировали карнавальное шествие. Шеф-повар Кардуччи планировал банкеты. В общественных помещениях и каютах проходили веселые вечеринки. По негласному соглашению никто не упоминал, что с каждой секундой Земля становится на триста тысяч километров дальше.
Реймон пробирался сквозь суматоху на палубе отдыха. Заканчивалось приготовление декораций. Многие играли в различные игры, болтали, предлагали выпить, флиртовали, веселились. Через треп, смех и шарканье ног, через гул, треск и шуршание из громкоговорителя неслась музыка.
Механик проревел Реймону:
— Guten Tag, mein lieber Schutzmann! Иди сюда и угостись из моей бутылки!
Он взмахнул бутылкой. Другой рукой он обнимал Маргариту Хименес. Над ними висела полоса бумаги с надписью: «омела белая».
Реймон остановился. Он был в хороших отношениях с Фрайвальдом.
— Благодарю, не могу, — сказал он. — Ты не видел Бориса Федорова? Я думал, что он появится здесь после работы.
— Н-нет. Я тоже ждал его, учитывая, какое сегодня веселье. Он в последнее время стал почему-то гораздо счастливее, верно? Что ты от него хочешь?
— Дела.
— Дела, всегда дела, — сказал Фрайвальд. — Могу поспорить, что твоя подруга злится. У меня вариант получше. — Он привлек к себе Хименес. Она прильнула к нему. — Ты вызывал его каюту?
— Конечно. Он не отвечает. Все же, возможно… — Реймон повернулся. Попробую пойти туда. Попозже вернусь ради этого шнапса, — добавил он, уже уходя.
Он спустился по лестнице, миновав палубу команды, на офицерский уровень. Музыка следовала за ним. «…Iesu, tibi sit gloria». Коридор был пуст. Реймон нажал кнопку звонка каюты Федорова.
Инженер открыл дверь. Он был одет в пижаму. Позади него на кухонном столике стояли бутылка французского вина, два бокала и сэндвичи в датском стиле. Он вздрогнул от неожиданности и сделал шаг назад.
— Что… — начал он по-русски. — Вы?
— Могу я поговорить с вами?
— М-м-м. — Глаза Федорова блеснули. — Я жду гостя.
Реймон ухмыльнулся.
— Это видно невооруженным глазом. Не беспокойтесь, я не задержусь. Но дело не терпит отлагательств.
Федоров сдержался.
— Оно не может подождать, когда я буду на дежурстве?
— Это лучше обсудить негласно, — сказал Реймон. — Капитан Теландер тоже так считает. — Он скользнул мимо Федорова в каюту. — Этот момент не был предусмотрен в планах, — продолжал он. — Согласно расписанию мы переходим на режим большого ускорения седьмого января. Вам известно лучше, чем мне, что это потребует двух-трех дней предварительной работы вашей группы и значительного нарушения распорядка работы и жизни всех остальных.
Ну вот, каким-то образом те, кто планировал полет, забыли, что шестое января — важная дата в западноевропейской традиции. Двенадцатая ночь, канун Трех Святителей, называйте как хотите, но это кульминация праздничного веселья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70