Было бы довольно рискованно, если б Черновласка носила туфли на шпильках, но на ней были кроссовки, так что никаких неожиданностей не предвиделось. И все же она умудрилась в очередной раз озадачить меня, сначала сняв мою руку со своего плеча, а затем шагнув с порога «малюха» в самую середину лужи.
– Я не сахарная, – пояснила она через пару секунд. – И я могу очень много вынести.
До самых дверей своей квартиры я пытался понять, что она имела в виду. А там, на лестничной площадке, я разом забыл все, о чем думал на протяжении дня. И опять же по ее милости. Йованка вдруг встала на колени и осторожно заглянула под коврик для вытирания ног.
– Могли и сюда подсунуть, – пробормотала она. – Сами знаете, какие они…
– Под коврик?!
Щеки у нее зарумянились.
– Извините. Глупо, конечно. Прямо не знаю, что это со мной…
Я открыл входные двери. Взрыва не последовало.
– Чаю хотите?
– Она торопливо кивнула головой. Если б я сейчас предложил ей распить бутылку спирта, она, ей-богу, согласилась бы.
– Попьем чаю, – сказал я, – а потом поговорим о деле.
Я зашел в уборную, а когда вернулся, она уже убирала постель.
– Зачем? Я сам…
Протест мой носил довольно вялый характер, а вот вид женщины, занимающейся обычной домашней уборкой, умилял, что ли…
– Но ведь уже не взорвется, – мельком улыбнулась она.
Взорваться действительно уже не могло, но кое-что от прежней конструкции в диване до сих пор оставалось. Обнимая подушку, она присела рядом со мной, когда я начал вытаскивать из дивана фрагменты запального устройства.
– Ваш коллега, пожарник, ничего бы тут не нашел… ну если бы сработало, правда? – Она показала пальцем на обсыпанный порохом фитиль. – Все бы в пепел…
Вопрос был, что называется, интересный.
– Думаете, все эти чудеса, чтобы не осталось следов?
Она пожала плечами:
– А вы думаете иначе? Чтобы такое накрутить, нужно время, много времени. Куда проще оставить гранату с растяжкой. И безопасней… А тут ведь одна небольшая нестыковочка – и все насмарку…
– А из вас вышел бы хороший сапёр. Сначала сообразили, что в диване эта… холера. – Я взялся за леску двумя пальцами. – Теперь вот и вовсе по делу… Не то что некоторые…
– Не надо преувеличивать, – смутилась Черновласка. – Ничего такого особенного. Я же говорила вам, там что-то звякнуло. Если бы не звякнуло…
– Когда женщина дельно говорит о мине – уже нечто… – Меня потянуло на философию. – Пани Поплавская, к примеру, только завизжала бы от страха… Вы не феминистка, не обиделись?
Йованка опять пожала плечами, из чего следовало, что к феминисткам она не имеет никакого отношения.
– Нормальные люди не задумываются над тем, как срабатывает взрывное устройство, – продолжил я. – Они об этом понятия не имеют…
Я выждал паузу и вдруг спросил ее:
– Вы что, имели дело с минами? Здесь или у себя?
Мой вопрос явно не доставил ей удовольствия. Огонечки ее золотистых глаз разом потускнели.
– Как вам сказать…
Я решил не углубляться в ее прошлое. К тому же именно в эту минуту до меня вдруг дошло то, что она говорила мне еще прошлой ночью.
– Вы сказали – звякнуло?
– А вы не верите мне?
Я хотел бы ей верить и только поэтому сунул голову в ящик дивана, где и обнаружил закатившуюся в угол монету.
– Ну вот, видите. – Йованка громко сглотнула. – Может, она и звякнула?
Я положил на ладонь монету, одна сторона которой была чем-то залеплена.
– Это пластилин, – сказал я. – А я последний олух, а не сапёр… Понимаете, вот в этой штуке весь фокус. Крыло дивана держалось на этом дурацком на первый взгляд гвоздике. Монета с леской крепится к раме дивана. Гвоздик не выдерживает тяжести, леска приводит в действие запал – и трах-бабах!.. А вы подняли крышку и монета вдруг отвалилась… Случайность, каприз судьбы…
Не отрывая взгляда от моей ладони, она неуверенно кивнула. Потом пошла к столу и с отсутствующим выражением лица разлила по чашкам кипяток.
– Что я должен сделать для вас?
С этим вопросом я тянул до последней возможности. Светло-карие глаза смотрели на меня уже не с грустью, а с какой-то отрешенностью.
– У меня есть дочка. – Йованка, видимо, давно готовилась к разговору. Из кармашка куртки она вынула цветную фотографию и положила ее на стол. – Оля. В январе ей будет семь. У нее белокровие. Врачи говорят, что жить ей осталось меньше года.
По-армейски коротко, ясно, доходчиво. Как рукояткой «стечкина» в лоб. Светловолосое голубоглазое создание, улыбавшееся мне с фотографии, было воплощением жизни, красоты, радости. Я смотрел на озорную мордашку и не мог ни зажмуриться, ни взглянуть на Йованку. У меня бы не хватило смелости смотреть на нее.
– У вас есть дети? – спросила она. Я покачал головой, не поднимая ее. – Ну, книжек-то у вас хватает. Читали, должно быть, где-нибудь, что такое материнская любовь…
Я встал и подошел к окну, конечно же, чтобы проверить, не подкладывают ли бомбу под мой лимузин. В окно я смотрел, пока глаза не пришли в норму. Дистанция между мной и Йованкой как-то разом исчезла.
– Что нужно сделать?
– Я хочу отыскать ее отца.
– Пана Бигосяка?
– Роман Бигосяк – мой нынешний муж. Он не отец Оли. Какое-то время мы думали, что отец он, но потом выяснилось… Я сама из Югославии, а Роман…
– Вы сербка? – (Она не ответила.) – Значит, наполовину сербка. А вторая половина у вас польская… Верно?
– Я знаю сербохорватский, хорошо знаю английский, не очень хорошо русский, немного немецкий, албанский, болгарский… – Она слабо улыбнулась. – У меня, должно быть, способности к языкам. А польский я учила здесь, когда вышла замуж.
Доводилось мне слышать и более конкретные ответы на свои вопросы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110