В кармане пальто Вельды обнаружены две обоймы, все до единой пули из платины. Ценностей килограммов на пять. Кроме всего на пальцах Леонарда и Вельды имелись золотые перстни, возраст коих около тысячи лет. При Виконте находился червонного золота портсигар. Ну и еще, конечно, больше тонны битого гранита.— Чем взорвали памятник? — спросил Григоревич.— Нет, товарищ подполковник, — заговорил Сидоренко, — памятник не взорвали, он просто рассыпался.— Чем же объяснить горы битого стекла?— Мы не можем этого объяснить, — проговорил Иннокентий Алексеевич, прекрасно понимая, что их начальник таких ответов не приемлет.— А что вы можете?!! — закричал подполковник, а Просвиркин мысленно плюнул: «Черт побери!»Григоревич продолжал:— Собирать факты? Это может любой мальчишка-выпускник. Вас поставили на это место, чтобы вы делали выводы, а вы, товарищи, подсовываете мне двадцать пять томов первостатейного идиотизма, сделавшего бы честь Михаилу Афанасьевичу Булгакову! Или кто-то из вас собирается стать бумагомарателем подобно ему? Если есть такое желание, — скажите сразу, — я поспособствую.В кабинете наступило молчание. «Неверующий идиот, — подумал Сидоренко. — Коммунист, одно слово!.. Помоги нам, Бог, понять, что произошло... Пропади все пропадом!..»— Это чудовищно! — опять воскликнул Григоревич, — Двадцать смертей за одну неделю! Вы можете это объяснить, а? Кто такой Леонард? Кто Вельда? Кто Виконт, Свинцов, Кобальт, Гребенцов, Козлов? Кто, кто они?!! Это чистейший бред, что Гребенцов и Цицерон — одно и то же лицо, как и Кобальт с Освальдом.— Вот, — прервал его Сидоренко, не боявшийся репрессий со стороны этого подполковника, кидая на стол заключение медэкспертизы. — Надеюсь — вы не подумаете, что мы с ними состоим в заговоре.Беря в руки документ, Вячеслав Архипович пробурчал:— Я еще из ума не выжил.И стал читать. И, чем дальше он читал, тем темнее и темнее становился его взгляд. Леонид Васильевич улыбался, радуясь тому, что, наконец, удалось поколебать атеизм этого коммуниста. Григоревич положил лист на стол и посмотрел на Просвиркина:— Вы были при этом?— При вскрытии? — отозвался тот, — да, был. Я подтверждаю, что у Леонарда два сердца, правое мы нашли недалеко, заваленное осколками памятника. У Осиела тоже два.— Я думаю, — заговорил майор Сидоренко, — нам следует как можно глубже похоронить эти происшествия, чтобы не сделаться посмешищем.— Вы думаете? — прищурился на Леонида Васильевича Вячеслав Архипович. — Над нами уже потешается весь город, да что говорить, — вся область. — Он указал на стопку свежих газет, лежавших на углу стола. — Как бы я хотел, чтобы наступили старые времена!.. Вы думаете, что можно придумать объяснение пропажи Кирова? Это не скроешь. Я уже начинаю завидовать Степашину.Злобная радость заглянула в душу Сидоренко. Майор не любил коммунистов. Он находился в возбуждении, подогретом кофеином и бессонными ночами. И, что греха таить, ему было глубоко наплевать, какие объяснения дадут событиям; он-то уже смирился и поверил, что в городе работала нечистая сила. Да, к тому же, телефонный разговор, состоявшийся двумя часами раньше, успокоил все страхи майора, и тот ни о чем другом не мечтал, чтобы смыться поскорей из Самары к чертовой матери, оставив Григоревича и всю самарскую милицию наедине с их головной болью. Сомнений нет: многие из них вскоре оставят посты, которые они занимают, но личный эгоизм майора, должен я признать с сожалением, не позволял ему волноваться о судьбе своих ближних. Что и говорить, в удивительно эгоистический век мы живем с вами, господа.Расставаясь с Иннокентием Просвиркиным на железнодорожном вокзале и пожимая ему руку, майор выразил сожаление, что не познакомился с Ириной Александровной, женой капитана.— И вот еще, — Леонид Васильевич опустил свою руку в карман пальто и вытащил блокнот, — когда будете в столице, милости прошу посетить меня.Он начертал свой московский адрес и вручил Иннокентию Алексеевичу. А потом спросил, улыбнувшись:— Как объясняет Ирина Александровна всё это?— Ой, — Просвиркин махнул рукою, — даже не спрашивайте! Все уши прожужжала. Она, кстати, предложила осветит площадь и семьдесят девятую квартиру. Но, черт побери, товарищ майор, эта кутерьма сказалась на ней очень хорошо, и, если бы не эта сковорода, — капитан дотронулся до затылка, который всё еще венчала здоровенная ссадина, — я бы сказал спасибо Леонарду.— Не огорчайтесь, капитан, я уверен, что у вас бывали раны и похлеще, — успокаивал Леонид Васильевич Просвиркина. — Плюньте и останьтесь довольны, ведь голова заживет.— Ну, до свидания, майор, — протянул Просвиркин еще раз ладонь, — поспешите; проводник сильно волнуется.— Всего хорошего. — И Сидоренко скрылся в вагоне московского поезда. * * * — Милый, миленький, любимый! — кинулась на грудь лежавшему на кровати Серебрякову Наташа. Она обхватила шею Виталия руками, покрывая израненное лицо поцелуями и заливая слезами.Только через сутки Серебряков Виталий Васильевич очнулся в двести тринадцатой палате травматологии при больнице имени Семашко. У него, как оказалось, имелось небольшое сотрясение мозга, немногочисленные ушибы и ссадины.Лицо Серебрякова исказила гримаса боли, когда девушка надавила на грудь. Наташа поднялась. Утирая слезы, она прошептала:— Прости, я, кажется, сделала тебе больно. Как же ты напугал меня!— Где я? — спросил Виталий.— В больнице, милый, — сказала девушка, гладя его лицо влажной ладошкой. — Тебя нашли в переходе метро.— Газета есть?— Зачем? — удивилась девушка. — Я сейчас позову врача. Он просил, чтобы я позвала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103