В Париже, перед самой революцией, он якшался с ворами, со шлюхами и негодяями всех мастей. Когда великодушный Лафайет, уже отчаявшись, спросил, почему он так ужасно себя ведет, Адам нагло ответил: «Joie de vivre!» Эта фраза служила ему универсальным и единственным объяснением любого своего поступка.Граф Калиостро стал его сообщником, и вместе они сговорились обманом вытянуть у легковерного кардинала Роана алмазное ожерелье. Когда Калиостро был брошен в тюрьму за участие в этом, он промолчал о том, что Адам тоже замешан, потому что у Виатта еще сохранились связи в суде, которыми он был обязан своей несчастной, но очень влиятельной супруге. Для Калиостро в этом была единственная надежда на спасение.Молчание Калиостро было вознаграждено; Адам действительно добился его освобождения, но в качестве платы потребовал у того магический талисман, который на протяжении всей жизни графа оберегал своего хозяина от врагов. Он защитил тебя в последний раз, сказал Адам своему сообщнику, когда граф отдал ему талисман в обмен на жизнь и свободу, перед тем как отправиться в изгнание.Талисман был изображен на одной из иллюстраций. Узор на нем был Сэму знаком. Этот узор он видел сначала смутно на восковом отпечатке, оставленном на полу в комнате Адама в тот ужасный вечер, а потом — позже и более ясно — в книге, которую Джоанне дал Барри Херст.Согласно легенде, Адам хранил талисман при себе всю жизнь, и его даже похоронили с ним. Другое, с чем он тоже никогда не расставался, было его странное пристрастие к французскому выражению joie de vivre, для которого не существует эквивалента в английском; оно было выбито на его надгробии и в качестве девиза включено в герб Виатта — тщеславие он приобрел в Англии, в придачу ко второй богатой и знатной жене.После ее подозрительной смерти он вернулся в Америку, с чего и начался третий долгий период его жизни. Богатый, успевший приобрести лоск и изящество дворянина, он стал преуспевающим банкиром; и, наконец — даже известным филантропом. Если же, случалось, проходил шепоток о его ужасном прошлом и отвратительной репутации, он возвращался в Европу и тот, кто распространял эти слухи или исчезал при загадочных обстоятельствах, или отрекался от своей лжи и начинал жить в роскоши, в качестве старательного и послушного слуги всесильного Адама Виатта.Сэм взглянул в темноту за тем самым окном, на котором лишь несколько дней назад так таинственно появились слова «joie de vivre» — расхожее выражение, которое Адам извратил и таким странным образом сделал своим собственным.— О Боже, — пробормотал Сэм — и тут же спросил себя, не хотел ли он подсознательно вознести молитву?И решил, что, возможно, хотел. Глава 55 Их обоих разбудил грохот. Ральф включил свет и одним движением сбросил ноги с кровати. Он взял свою одежду и посмотрел на Джоанну, которая сидела в постели, бледная от испуга.— Никуда не выходи, — сказал он и пошел к двери.— Ральф, осторожнее. Кажется, в доме кто-то есть.— После такого шума — вряд ли.Он спустился по лестнице, зажигая по пути все лампы. Нигде больше не раздавалось ни звука и не было заметно никакого движения. На втором этаже он открыл все комнаты одну за другой, включая и музыкальную, где он работал. Там он взял свою старую бейсбольную биту, стоявшую в углу, и спустился на первый этаж. Выйдя в коридор, он остановился.Старинная вешалка, которая обычно стояла возле подножия лестницы, сейчас валялась футах в двадцати от своего места. На входной двери была глубокая царапина, будто в нее, как снаряд, ударилось что-то тяжелое.Ральф осторожно приблизился, держа наготове бейсбольную биту — на случай, если тот, у кого хватило сил швырнуть на такое расстояние вешалку, еще скрывается где-то в доме. Но он никого не увидел и не услышал.То и дело оглядываясь и держась ближе к стене, чтобы избежать нападения сзади, он подошел к чугунной вешалке и, наклонившись, потянул ее на себя одной рукой, словно хотел убедиться, что она по-прежнему весит столько же, сколько всегда. Ему было страшно даже подумать о том, какая нужна сила, чтобы бросить эту махину на такое расстояние, не говоря уж о том, чтобы с этой силой бороться. Это бессмысленно.Казабон перешагнул через вешалку, даже не попытавшись поставить ее вертикально. За полуоткрытой дверью в гостиную было темно. Пригнувшись, Ральф приблизился к двери; он держал биту обеими руками и был готов бить, заметив любое движение. Войдя, он ударил битой по стенам с обеих сторон от двери, а потом быстро повернул выключатель.Комната была пуста; ничего не было опрокинуто или сдвинуто с места. Он обошел гостиную, чтобы удостовериться, что никто не скрывается за креслами или диваном. Никого.Ральф выпрямился и в раздумье потер переносицу. Внезапно он почувствовал какое-то движение сзади. Он обернулся, одновременно замахиваясь битой, — и только испуганный крик Джоанны удержал его от удара. Уронив биту, Ральф обнял жену.— Ради Бога, Джо, я чуть тебя не убил! Я же велел тебе оставаться в спальне.— Я боялась.Он чувствовал, как она дрожит.— Все хорошо, Джо... Здесь никого нет...— Как вешалка очутилась там?— Не знаю.— Ральф, наверное, все-таки в доме есть кто-то.Казабон не ответил; он не знал, что сказать. Вдруг он почувствовал, как напряглась Джоанна, почувствовал ее крик прежде, чем она закричала. Она увидела что-то через его плечо.Ральф обернулся вовремя, чтобы увидеть, как большое венецианское зеркало, которое висело над каминной полкой, сорвалось с места и полетело через комнату, словно игральная карта, брошенная невидимой гигантской рукой. Оно задело углом диван — послышался звук рвущейся ткани — и разбилось о старинный письменный стол у противоположной стены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92